Фред повернулся на бок и с интересом посмотрел на Мэй. Глаза у нее опухли, над губой осталось размазанное пятнышко крови. Значит, в зеркало она еще не заглядывала. Она снова начала ему нравиться; вечером женщины обычно ласкали его второй раз. Он положил руку ей на плечо, по-хозяйски погладил грудь и шею, приподнял подбородок. Вытер остатки слез.

— Скотина ты, Фред. Такая же скотина, как и все остальные.

Он кивнул, соглашаясь с ритмом фразы, хотя сравнение с остальными ему не понравилось.

— У меня на тестере два деления осталось. Меня завтра сотрут, а ты… Я боюсь этого, я не хочу. — Он неторопливо раздевал ее. — Но ты вернулся, Фред… Ты ушел, а потом все-таки вернулся… Никто не возвращается, даже Хью вчера ушел. Ты бьешь меня, но ты добрее остальных. Ты немножко не такой, Фред… Помоги мне, и я буду ласкать тебя лучше всех, всегда лучше всех, я буду делать тебе все, что хочешь, еще до того, как ты этого захочешь… Только помоги мне, пожалуйста… — Его рука скользнула ей под грудь, другая легла на колено. — Я такая же, как ты, Фред… Я знаю тебя лучше всех в этом проклятом блоке, ты можешь мне помочь, ты знаешь, как работает устройство контроля… Никто… Никто, никогда не сольется с тобой так, как я это умею… А ведь это тебе нравится! Это нравится тебе, Фред? Иди ко мне, иди, еще, еще ближе…

Вечером на них нашел жуткий голод.

Фред вставил в пищевую нишу оба жетона, и они получили Особый паек выходного дня: клубничное желе, половину жареного цыпленка, еще раз половину цыпленка и две миски салата из овощей. Чай немного остыл, у Мэй не работал терморегулятор, но клубничное желе было восхитительно.

Фред курил, лежа на спине и рассматривая потолок убогой комнаты. Рядом, поджав ноги, сидела Мэй.

Сигареты у нее закончились, и она грызла ноготь. За стеной слышались стонущие вздохи.

Белый лист, покрытый аккуратным почерком, снова вползал в его мысли. Ему уже не хотелось решать эту задачу, он устал от нее. Надо просто доказать самому себе, что условие не имеет смысла.

Письмо адресовано ему лично. Он знал слово «адресовано», хотя никогда не употреблял, его прежде. Он знал это слово и был уверен, что не ошибается в его значении. Нет, это не подходит — в программировании есть похожий термин. Ладно, пусть. Возьмем что-нибудь совершенно отвлеченное. Птицу. Слово «птица» обозначает живое существо, способное летать по воздуху. Оно сплошь покрыто перьями, у него теплая кровь, оно несет яйца. Существо питается насекомыми и зерном, хищные — мясом животных и другими птицами. Кажется, цыпленок как раз и есть птица. Маленькая курица. Так, что мы имеем? Информация. Достаточно полная, законченная и абсолютно ненужная информация. Фред никогда не видел птиц, исключая жареных цыплят по воскресеньям, и увидеть их в принципе не мог. Никто о них ему не рассказывал. Он просто знал, кто такие птицы. Знал всегда, сколько себя помнил, то есть более трех лет. Лишние знания без обучения. Это сходится. Это то, что в письме обозвали «первым противоречием». Но какое же это противоречие? Что тут ненормального? Да, его не учили слову «птица». Так кто же учится словам? Нужные это слова или ненужные — как можно вообще словам учить? Их все всегда и сразу знают. Это понятно, это правильно, это просто. Где здесь противоречие? Нет, теоретически, конечно, можно представить себе, допустим, Сэма, последовательно зубрящего новые слова. Вот он сидит и повторяет: птица, птица, птица, птица. Но ведь кто-то все равно должен знать про эту птицу раньше? Кто-то должен рассказать этому ослу, что обозначает это слово и как оно звучит. А тому человеку тоже кто-то должен рассказать все слова. А тому опять. И так они будут друг друга учить? Последовательно запоминая? И на любом этапе можно что-то забыть, или переврать какое-нибудь слово. Полная чепуха получается. И, главное, даже если принять эту версию, что нормальные люди словам учатся постепенно, то все равно непонятно, откуда все эти слова узнал тот, самый первый, что всех научил. Он-то, получается, все равно знал эти слова, не обучаясь. Иначе как? Иначе никак, он же первый. Значит, от чего ушли, к тому и пришли. Только здесь первые люди все знают, а остальных они учат, а те учат следующих и так далее. Но в жизни все нормальные люди сразу знают все слова. Что проще? Конечно, в жизни проще. Это звено с обучением неестественно. Оно только усложняет схему, ничего не меняя в принципе. Хотя… Если только первые люди сами выдумали слова? Выдумали. Так этого мало — выдумать, например, слово «стол». Надо, чтобы все остальные тоже говорили «стол». И так с каждым словом. Нет, это полная чушь. Это слишком сложно, чтобы быть хоть сколько-нибудь правдой. Да и сама идея, что языку можно обучиться без гипношлема — бред. И не знает он ни одного такого случая. Это лет десять надо слова зубрить, и то всего не запомнишь. Нет, с этим пунктом в письме ерунда получается. Все это неправильно. Вот только почерк…

Мэй, лежавшая рядом, уткнулась ему в плечо. Она давно уже всхлипывала, сначала тихо, потом все громче и громче, а сейчас, похоже, собиралась разреветься всерьез. Постоянно отвлекает. Уж очень ей стираться не хочется. А кому хочется? Никому не хочется. Вот так. Мэй хочет научиться проходить контроль, тут ничего сложного нет, и то не может. А заставь ее выучить хотя бы пятьсот слов? Или пятьсот команд в компьютере? Нет, это все возможно только через гипношлем. Опять плачет, ухо намочила. Тихо лежит, но отвлекает. Надо рассказать ей основное, тогда она отстанет и перестанет реветь. Можно будет подумать спокойно.

Он посмотрел на бледное лицо женщины. Опухшие губы дрожат, руки бессмысленно теребят одеяло. Чудовищно ненормальное состояние. Эмоции, страх, слезы. Завтра ее сотрут, точно. Неожиданно для себя Фред почувствовал, что вместо положенного отвращения испытывает нечто иное: такая Мэй нравилась ему намного больше и вызывала желание. Он подумал, что целовать эти длинные, мокрые ресницы должно быть очень приятно. Фред старательно стряхнул с себя это чувство. Вот так эмоции и переходят от одного к другому и постепенно разлагают общество. Правильно ее сотрут. Впрочем…

Можно сделать эксперимент. Посмотреть, насколько человек способен обучаться без гипношлема. Заодно и отстанет.

— Ладно, Мэй. Считай, что ты меня уговорила.

— Что? Что ты сказал, Фредди?

— Заткнись и слушай меня внимательно. Повторять я ничего не буду, так что запоминай все сразу.

Мэй придвинулась ближе, изменилась в лице, ноздри ее затрепетали. Надежда, как безумие, вспыхнула в ее глазах.

— Уже плохо. — Фред потянулся, далеко вытягивая руки. Речь его была нарочито медленной. — Старайся все воспринимать спокойно, пропускать мимо себя. Представь, что тебя отгораживает стекло, смягчающее звуки и краски. Это бронированное стекло, как вокруг углового, и тебе никто ничего не может сделать. Ты плывешь, а все снаружи скользит мимо. Все скользит мимо, а ты точно знаешь, что пройдешь контроль. На счетчик смотреть не надо, вообще не надо и думать о нем не надо, думай о клубничном желе, ты его любишь, и ничего не бойся. Понятно?

— Да, да. То есть нет. Фред, милый, как же можно не бояться? Я как тестер увижу — ни о чем больше думать не смогу.

— Тогда я зря теряю время. Именно страх заставляет скакать твои мысли, возбуждает запретные зоны в мозгу. Возбуждение фиксируют электроды подкорки. Устройство контроля входит с ними в резонанс, и ты получаешь штрафные очки. Ты должна знать, что ты пройдешь проверку, тогда тебе не будет страшно, и тогда ты действительно ее пройдешь.