Как штык!

В следующие дни хозяин маленького дома на окраине представил Судареву еще надежных людей, своих «проверенных» друзей.

Хрипунов, такого же роста и с той же наклонностью к полноте, как Клебановский, чем-то походил на него, особенно если смотреть сзади. Но усов он не носил и был несколько моложе. Его серенькое личико с мелкими чертами лица и вздернутым носиком было бы совсем неприметным, тусклым, стертым, не обладай Хрипунов парой довольно примечательных глаз. Светло-голубые, с преждевременными подглазинами, они сверлили, как буравчики. Их обладатель, как видно, знал неприятное для собеседника свойство своего взгляда и в разговоре или скромно смотрел в сторону, или ловко прятал глаза под полуопущенными тяжелыми веками.

Более образованный, более тертый калач, чем Фигурнов, Хрипунов нуждался в каких-то теоретических обоснованиях своего отношения к жизни. Приятным, пожалуй даже ласковым, голосом баритонального тона он счел нужным объяснить Судареву, что нелады в его жизни вызваны несправедливыми преследованиями со стороны советской власти, которая, как определял Хрипунов, совершенно лишает частного человека какой-либо свободы личности, не дает возможности создать личное благосостояние по собственному вкусу, не дает пользоваться уютом, соорудить себе, так сказать, уголочек, в своем роде –

островок…

– Конечно, я отлично понимаю, что историю назад не повернешь, – изливался Хрипунов. – В России старый режим умер исторически. Однако же каждый человек имеет органическое право действовать и жить собственной инициативой. Я хочу сказать – исключительно для себя, для своих близких. Жить и добывать, как и сколько сумеет, а там и трава не расти. Оборвался, не вышло – пеняй на себя.

Вот это жизнь! В других странах законы дают свободу действовать по-своему, никто не мешает деловому человеку, никто к нему не лезет, не спрашивает. Уплатил налоги – будьте здоровы! Подумать – советуются с юристами, как уплатить меньше налогов, и никто не считает это зазорным. Честное состязание! Уж я бы сумел… А здесь –

нечем дышать, нечем!. – Хрипунов взволновался. – Здесь у них всё – преступление!

Махмет-оглы обладал хорошим видным ростом и телосложением более сильным, чем Фигурнов. Был этот физически могучий человек молчалив, в разговоре до чрезвычайности краток. Он будто выжимал слова, выпячивая широкий подбородок темного лица, двигая кустами бровей и шевеля торчащими хрящеватыми ушами.

Махмет-оглы просидел за столом два часа, выпил две бутылки вина, которые не произвели на него никакого видимого действия, и сказал не более двух десятков фраз.

Судареву же он понравился больше, чем Фигурнов, Хрипунов и сам Клебановский. Это впечатление от первой встречи только укрепилось после дальнейших свиданий.

Вечером в следующую субботу на пассажирском поезде местного сообщения пять человек выехали в восточном направлении.

Сезон осенней охоты был в разгаре. Разъезжаясь на воскресный день по привольным степным и озерным угодьям, местные любители охоты, старые, пожилые, молодые, с собаками и без собак, с потрепанными заплечными мешками и со щегольскими ягдташами, все одинаково и радостно оживленные, штурмом брали вагоны. В

толпе без следа растворились пятеро людей тоже с ружьями в чехлах и в охотничьем снаряжении.

Они садились порознь – не в один вагон. В пути они собрались постепенно в последний вагон и в три часа ночи, будто незнакомые, в полной темноте соскочили на насыпь на глухом разъезде.

Они обошли разъезд так, что их никто не видел, и, не дожидаясь рассвета, двинулись в степь, на юго-восток.

Группу вел Клебановский, наметивший маршрут. Фигурнов, лишь однажды побывавший в этих местах, был вынужден ограничиться ролью консультанта.