Алонов переложил лишние, не помещающиеся в патронташе патроны из нижних карманов куртки в нагрудные и сделал первый шаг. Глубина оказалась небольшой, чуть выше колена. Хотя этого и следовало ожидать, но

Алонов сразу ободрился. Постепенно погружаясь, он пошел смелее, окруженный пузырями от поднимавшихся со дна газов. Еще немного…

Вдруг Алонов почувствовал, как дно начало хватать его за ноги. Он опустился глубже, идти сделалось очень трудно.

До берега, вернее – до пояса травы у берега, оставалось вряд ли более десятка настоящих шагов, когда Алонов сразу погрузился по пояс. Подводная грязь сковала его ноги до колен, и он не шел, а едва переминался на месте, отвоевывая сантиметры. Невидимые, мягкие, но крепко держащие тиски не выпускали ноги человека. Кругом

Алонова вода кипела, бурлила от рвущихся из потревоженной грязи зловонных газов. Они били вверх струями, и

Алонов ощущал всем телом отвратительные, живые прикосновения. Но отступать было некуда. Да он и не хотел отступать. Он погрузился уже по грудь.

Вероятно, со стороны это было бы странным и тягостным зрелищем. По черной поверхности ярко освещенной солнцем воды шли тяжелые, гладкие круги. В их центре, как привязанный, бился человек. Он поднимал вверх патронташ и ружье, размахивал ими в борьбе с невидимым.

На его спине горбом топорщился мешок, а кругом вода вспухала пузырями, пенилась, как в котле на огне. Этот человек должен был бы звать на помощь. Но он молчал.

Чувствуя, что его хватит ненадолго, Алонов делал последние, отчаянные попытки – те усилия, вернее – сверхусилия, которые свойственны нам в решающие минуты настоящей опасности, которые впоследствии вспоминаются смутно, через какую-то дымку памяти, и всегда кажется, что они неповторимы…

Сколько времени бился Алонов – он не знал. Но вот под ногами стало тверже. Он двигался, он шагал! Он поднимался, поднялся до пояса – и ему казалось: уже мелко.

Вперед, вперед!. Еще два шага – и Алонов ступил на траву.

Хотя под его тяжестью трава ушла в воду и он стоял, погрузившись по колено, но какой прочной, надежной показалась ему пружинная опора корней, связавших грязь прочной сеткой. Не хуже твердой земли!.

Алонов оглянулся. Его дорога по открытой воде была обозначена широкой пенящейся лентой. Газы продолжали рваться из грязи, потревоженной ногой дерзкого человека.

Алонов погрозил ружьем гнилому болоту, которое хотело стать союзником врага.

Он шел к берегу, шлепал по мелководью, приминая жесткие травы, и уже собирался ступить на сухое место, когда навстречу ему поднялось нечто похожее на палку. На конце палки был длинный набалдашник. Палка стояла, слегка покачиваясь из стороны в сторону, – в ней таилось какое-то напряжение.

Невольно Алонов сделал шаг назад. Он не сразу понял, что перед ним, Это было также похоже на поднятую из травы очень тонкую и очень сухую руку, гладкую, разрисованную черно-зелеными пятнами и поперечными кольцами, руку с вытянутыми вперед пальцами тонкой и перегнутой под прямым углом ладони.

Странное видение сразу превратилось в щитомордника-халиса, кровного члена семьи страшных американских мокасиновых змей. Крупная даже для своей породы, змея ждала Алонова на берегу черного болота. На конце треугольной головы трепетала раздвоенная толстая нитка. В

плоском черепе сидели два зеленых глаза. В них не было взгляда – только холод и вечная, тупая, неотвратимая ненависть. Змея злилась…

Змея злилась не без причины. После дня безуспешной охоты она сумела подкрасться к большому кулику и показать ему себя, свои глаза. Птица оцепенела. Красивое существо вызывало в змее ненависть. От ненависти у змеи в глубине нёба набухали две желёзки, готовя яд для двух длинных, загнутых назад и пустых внутри зубов, похожих на иглы шприца.

Зная силу своих глаз, свою власть над жертвой, змея не торопилась. Вдруг тень закрыла и жертву и убийцу. Птица исчезла. Быть может, змея и не поняла, что тень отбросили крылья ястреба, отнявшего у нее добычу.