— Подождать чего? — освобождаясь от прибора, я посмотрела на врача, который был достаточно смущен, сообщая такое мне.

— Появления трупных пятен. Процессов разложения.

— Ой, доктор, любой школьник знает, что они появляются уже через несколько часов.

— Мы не были до конца уверены. Вы неделю пролежали без признаков жизни. Как очевидных, так и неочевидных. И я, как врач, расписался в своей полной беспомощности, объявив, что наука бессильна вам помочь и остается надеяться на чудо. На чудо, что это какая-то странная форма каталепсии. Сегодня я пришел, чтобы сообщить это вашей тетушке и подписать кое-какие бумаги.

— Будем считать, что мне повезло! — с улыбкой заключила я, хлопнув доктора по плечу. Хоть новость о своей преждевременной кончине выслушала я, но ободрение требовалось доктору. Казалось, сейчас наступит та самая молчаливая пауза, при которой кто-то из нас обязательно должен что-то сделать или сказать, чтобы ее прервать. К счастью, у меня зазвонил мобильник, и доктор попрощался со мной. — Катилина, кому обязана? — радостно потягиваясь на кровати, поинтересовалась я.

— Катилина, это Кайл. Надеюсь, ты не забыла, что сегодня вечером должна быть в Октавианском дворце на выставке? — его деловой тон вернул меня с небес на землю. Капец! Я совсем забыла об этой выставке. Интересно, а нахождение при смерти является уважительной причиной прогула работы?

— Не-е-ет, Кайл…. конечно нет!!!! Напомни, она в восемь, кажется? — оглянувшись в поисках часов, я радостно вздохнула, было около пяти.

— Вообще-то полседьмого, — с укоризной произнес он.

Ой, подумаешь, не угадала на полтора часа.

— Конечно, не волнуйся, все будет отлично!

— Уж постарайся. Форма одежды парадная. Не наделай глупостей. Пока.

Вот ведь дерьмо! Послать на выставку в Октавианский дворец именно меня. Нет, внешность-то у меня, конечно, располагает к шикарным нарядам и открытым плечам, и декольте, но вот мои манеры в светском обществе всегда ставили меня в глупое положение. Надеюсь, там обойдется без обеда с десятью вилками и четырнадцатью блюдами. Да и вести приличные беседы без скабрезностей я еще не научилась.

Что всегда удивляло в Мелфриде, так это его противоречивость. Казалось, Мелфрид — деревенька, где с равной жаждой разводят коров, свиней, овец и занимаются сельским хозяйством на просторных полях, ведь у нас очень плодородный чернозем. Но с другой стороны, город имеет богатую историю и архитектуру. Несколько веков назад он являлся пересечением многих торговых путей графства Эйтингейл, потому здесь охотно жили весьма высокочтимые и богатые люди. Они строили прекрасные замки и поместья, которые и сохранились по сей день, как дань уважения истории. Наш мэр, мистер Мэдисон, уделяет большое внимание сохранению исторической составляющей города. Как он любит говорить: «Наша история — это наша кровь. Позволяя разрушить историю, мы позволяем разрушить себя». Противоречивость городских жителей примирял как раз наш мэр, которому своей мудростью удавалось воссоединять противоборствующие коалиции. Жители как бы делились на две категории — простые сельские рубаха-парни, полагающиеся на авось, и открытые миру, и аристократичные особы, считающие по сей день себя если не владельцами первой категории жителей и самого Мелфрида, то основоположниками города точно. Так вот ко второй категории я явно не относилась душевно, хотя мой официальный статус говорил об обратном. Для мира я была Леди Мередит, а для своих просто Катилина. Так что, можно сказать, что мне повезло — я была вхожа в оба слоя.

Так, у меня есть полтора часа, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к выставке. Подходящего платья, конечно же, не оказалось. А чего удивительного? Сколько бы Бэтти и леди Кэтрин ни покупали мне платьев, ни одно не задерживалось в моем шкафу дольше суток. Надев однажды обновку на безумно скучный светский прием, которые имеет обыкновение устраивать моя тетушка ежемесячно в своем дворце, я неизменно либо дарила их кому-нибудь, либо по-тихому выбрасывала. Чаще, правда, дарила их Лине. Ее телосложение мало отличалось от моего и это позволяло радовать подругу ежемесячно. Она с удовольствием их у себя складировала, но слишком редко надевала куда-либо. Да, конечно, казалось бы, я могла приехать к ней и одолжить собственное платье, но Форт-Окридж в 4 часах езды от Мелфрида. Окончив учебу, подруга переехала туда в поисках лучшей доли, а я осталась здесь, не имея возможности и желания отрываться от каких-никаких, но своих корней.

«Может скомуниздить платье у прекрасной Изабель?» — подумала я, накладывая макияж перед зеркалом в ванной комнатке. Хотя да, помнится, один раз я взяла у нее блузку, и чуть не задохнулась. Все-таки чего-чего, а груди у сестрицы без карты не сыщешь.

Закончив и с прической, я вспомнила, что мой друг, Нефрит, владеет бутиком модной одежды и наверняка у него найдется для меня платье. Жаль, что сам он пару лет назад уехал в Рантон, куда его пригласили на неделю высокой моды со своей новой коллекцией одежды и где он осел на неопределенное количество времени, прислав мне письмо, которое содержало всего одно предложение «Женщина, здесь столько парней с аппетитными попками!» Все-таки годы, проведенные вместе в Мелфридском детском доме дали о себе знать крепкой дружбой. Нефрита я обожала всей душой, как и он меня. Хоть и казалось, что этой дружбе не суждено было случиться, но она была. Я все время брюзжала о том, что не стоит пакостничать и шалить, а он всегда делал что-нибудь гадкое, за что его наказывали. Я была белой, а он черным. Впрочем, цвета нашей кожи и по сей день особо не поменялись, разве что я слегка загорела.

Что ж, осталось только платье. В животе предательски заурчало, а часы показали пол шестого. Радовало одно — Октавианский дворец в 10 минутах езды от тетушкиного дворца. Вот только заскочу в бутик «Нефрит» на другом конце города и по-быстрому приеду. Думаю не смертельно, если я немного опоздаю на праздник скуки и занудства. В конце концов, приезжать вовремя, а то и вовсе заранее, для знатной дамы не прилично и даже на грани скандала.

Спустившись вниз, я услышала музыку. Шопен. Кажется, одна из трех сонат, я так и не удосужилась должным образом научиться их различать. Впрочем, в этом доме постоянно играет музыка и несложно запутаться. Моя тетя прекрасный музыкант, порой она импровизирует, порой играет Шопена, которого предпочитает другим композиторам за таинственный драматизм его произведений. Порой, она меня удивляет. Подобно Шопену, она могла ночью, в чепце и длинной муслиновой ночной сорочке отправиться к инструменту и начать наигрывать и записывать всплывшие в ее уме мелодии. Она одержима музыкой. Наслаждаясь мелодией, я пару минут смотрела на тетю, которая совершенно изменялась, становилось милой и непосредственной женщиной. И, казалось, молодела лет на десять, хотя в ее годы (к слову, ей было от 45 до 50, она скрывает возраст) выглядела очень достойно. Я улыбнулась и села за стол, услужливо накрытый Кларис — нашей домработницей. Уплетая горячее, и в очередной раз поражаясь таланту повара, я думала, как же все-таки прекрасна жизнь!

— Я очень за тебя волновалась, Катилина. Что с тобой происходит? — не отрываясь от игры, спросила леди Кэтрин, выйдя из состояния меланхолии.

— Вам не о чем беспокоиться, — ушла я от ответа. Все-таки, как ей объяснить всю неблагодарность моих поступков? Ведь они, по отношению к леди Кэтрин выглядели именно неблагодарностью. В конце концов, что меня ожидало? Участь официантки, которая так и проживет всю жизнь, снимая какой-нибудь клоповник на краю города, дай бог разживется огородом, выйдет замуж за водителя, да так и умрет. А теперь же мне открыты все дороги, с ее влиятельностью, богатством и моей красотой я могу многого добиться в жизни. Как только я раньше этого не замечала? К тому же, леди Кэтрин ко мне очень добра. Я до конца не могу понять ее отношения ко мне. Иногда она заботиться о приемной дочери (но мы, все же, предпочитаем считать друг друга племянницей и тетей) больше, чем о своей собственной племяннице, которая предпочла жизнь с ней жизни в Рантоне. В этом я ее понимаю.