Я и сама это чувствую. В мозгах чуть-чуть прояснилось.

– Как было бы хорошо принять душ и сходить посидеть где-нибудь в кафе, да?

– В таком случае тебе и впрямь лучше.

– Ты сказал бабушке, что мне стало плохо?

– Пришлось. Ты с ней почти каждый день разговаривала, а потом слегла пластом на неделю.

Так много? По моим ощущениям, прошла всего лишь пара дней.

– И как она? Переживает?

– Переживает.

В груди сжимается до отчетливой боли.

– Можно я с ней поговорю?

– Уверена?

– Да. Пока есть силы.

Григорий набирает бабулю и прикладывает телефон к моему уху. Не получается сдержать слез, когда она говорит, что рада меня слышать. Я тоже рада!

Наша беседа длится от силы минут пять, после чего я чувствую себя так, словно пробежала марафон. И тут, наверное, впервые за последнее время окутывает страхом. У меня ведь только-только начало все налаживаться в жизни. Я собираюсь замуж, могла бы родить Григорию ребенка… А что, если не выкарабкаюсь или стану какой-то неполноценной? Тот, кто заказал мои уродства, явно придет в восторг от происходящего со мной сейчас.

Я не берусь озвучить эти мысли и, прикрыв глаза, беззвучно плачу.

Почему такая несправедливость? Нередко, как только человек оказывается на пике счастья и думает, что ничего не может омрачить его радость, случается какая-то несуразица, и планы меняются на сто восемьдесят градусов.

В Москву мы возвращаемся через несколько дней. Я почти не помню перелет, но из плюсов – уже могу вставать с кровати и даже делать привычные вещи: чистить зубы, умываться, принимать душ. Хотя для этого приходится прикладывать неимоверные усилия.

Еще через пару дней решаю открыть ноутбук и почитать медицинские заключения и информацию про подхваченный на острове вирус, который так ударно прошелся по моему организму. Но лучше бы я этого не делала. Лишь расстраиваюсь. И еще сильнее, когда открываю новости. Потому что там во всех заголовках имя моего бывшего мужа, а под ними – пишут о его убийстве.