— Я совершенно ничего не слыхал, господин капитан; сдалось мне только что-то похожее на стон; но ради неба, не полагайтесь на это! Заговорите лучше с ними добрыми пушечными выстрелами, клянусь Святым Петром! Они поймут этот язык, ибо наш храбрый адмирал Галледо, царство ему небесное, — он снял шапку и продолжал: — наш храбрый адмирал всегда говорил, что это всеобщий язык, и что...

— Тише, Альварец, тише! Молчи, старый морской угорь. Мне показалось, что-то пошевелилось на палубе. — И снова, приставив ко рту огромную трубу, закричал:

— Алло!.. С тартаны!.. Гей!.. Отправьте бот к нашему судну, или мы вас потопим...

— Как проклятых собак! — прибавил Альварец.

— Замолчишь ли ты? Они, может быть, отвечали, а твой глупый язык, который дробит, как скрип штурвала, помешал мне расслышать, — сказал капитан, снова начав с решительной горячностью:

— В третий раз, гей! с тартаны!.. отвечайте... или я открою огонь.

На сей раз довольно явственно было слышно продолжительное стенание, не имевшее в себе ничего человеческого и заставившее побледнеть капитана Массарео на его вахтенной скамье.

— Капитан, если вы мне верите, — сказал Альварец, крестясь, — то скорее дадим залп и поворотим назад; ибо я вижу Кастора и Поллукса, летающих на корме, и, клянусь Пресвятой Девой, здесь не совсем ладно.

— Это уж слишком! — вскричал Массарео. — Святой Павел, молись за нас! Ну, во славу Бога! Канониры, к орудиям, заряжайте. Хорошо! Перекрестись. Хорошо! Теперь, пали!.. пали!.. правая сторона.

Залп раздался, и блеск его, осветив на мгновение тартану, отразился яркими лучами в темных водах. Когда беловатый дым пороха рассеялся, опять стало видно мрачное, безмолвное судно с его светящейся точкой на корме, заслоняемой время от времени тенью, ходившей взад и вперед по каюте.

— Ну, что, Альварец? — спросил Массарео, не понимавший причины упорства атакуемой тартаны.

— Все ядра чисто попали в дерево, сударь; а этот проклятый и не трогается. Но я готов божиться моими четками, что на судне есть народ.

— Непонятная вещь, — сказал Массарео с беспокойством, — я прикажу отплывать в море, а между тем, ты, я, канонир Перес и этот трус Яго, который, впрочем, изрядный советчик, мы потолкуем о мерах, какие должны предпринять.

Развернули оверштаг, поднимаясь на запад; Яго был притащен. Четыре члена совета собрались, и заседание открылось.

Ни одного плана еще не было решено, как рассудительный Яго вскричал:

— С помощью Богородицы вот что я сделаю! Вооружу шлюпку, приближусь к проклятой тартане и возьму ее абордажем!.. А! приятели, что вы на это скажете?

Его приятели думали об этом средстве, как об единственном, которое можно было благоразумно употребить; но воздерживались также говорить о нем, зная, что тот, который предложит этот способ, без сомнения, будет обязан привести его в исполнение. Непонятная смелость Яго вывела их из затруднения, и все в один голос начали хвалить и поздравлять творца этого удивительного плана кампании, который увидел, но уже поздно, в какое он ввязался опасное положение.

— Вам Небо вдохнуло эту мысль, благодарение ему, Яго, — сказал капитан.

— Как ты счастлив, товарищ Яго! — подхватил Альварец, ударив его дружески по плечу. — Клянусь, прекрасный для тебя случай попасть в офицеры. Почему я не на твоем месте! Какую славу ты пожнешь, исполнив свое отважное предприятие! Взять проклятого абордажем!!! Твой портрет станут продавать на улицах Кадикса, и тебя воспоют на площади Святого Антонио. Блаженный смертный! — И, посвистывая со спокойным видом, он пошел к трапу, ведущему в трюм.

— Но, — вскричал несчастный Яго, трепещущий и смущенный, — я не сказал, что я...