— Открывай, Волош, — велел, — меня Добромыслом звать, проезжайте, место всем найдем, как раз вечеря, вовремя вы подоспели, прямо к горячему столу, — засуетился Добромысл.

Распахнули настежь, гридни под лай псов один за другим проехали внутрь.

— Тавра, чего на пороге топчешься, видишь, гости — справь еды побольше!

Женщина, что вышла на шум, встрепенулась да назад ушла вглубь избы светлой.

Дождь припустился сильнее. Волош, заперев ворота засовом деревянным, вместе с братом подхватили под уздцы жеребцов гридней и повели в постройки хозяйские.

— Кто же у вас тут в веси за старшего? — спросил, спрыгнув на землю.

— Я и есть староста, — выпятил грудь Добромысл.

Я оглядел высокую избу с крутым лестничным подъемом в горницу.

— Слышал ты, что разбойники тут у вас водятся?

Лицо Добромысла вытянулось чуть, а плечи опустились.

— Откуда же взялись они?

— Ты будь теперь осторожен, Добромысл, и кого попало не привечай.

Мужчина застопорился, но быстро нашелся.

— Проходите, а то промокнем до нитки, дождь-то как расходится.

Староста направился к крыльцу, Волод и Кресмир за ним следом потянулись. Я обернулся, выискивая Сурьяну. Она стояла в стороне под дождем, строгая и стойкая. Бледная и уже изрядно промокшая. И откуда в такой маленькой девчонке столько силы?

Покинув место, где только что разговаривал со старостой, приблизился, нависая над ней, разглядывал некоторое время ее блестевшее от дождя лицо, погружаясь в зелень глаз, что такими яркими были в свете угасавшего заката. Она даже не двинулась с места, ке дрогнула и глаз не отвела.

— Я так понимаю, раскрывать себя ты не желаешь? — оглядывая ее одежду, а точнее свою. — И как же тебя назвать, отрок?

Сурьяна сомкнула плотно мягкие губы.

— Тебе виднее, — ответила уже серьезно.

Я опустил взгляд на ее влажные губы, и так захотелось приникнуть к ним, что едва нашел в себе терпение не сделать этого здесь, на открытом дворе под чужими взглядами.