Александра,
я нашла этот сверток в портфеле Алистера и подумала, что его нужно отдать Хлое.
Мне бы очень хотелось придумать слова получше, но я могу сказать только одно: мне бесконечно жаль, что все так вышло. Простите меня.
Распечатка — это письмо. Я говорю себе, что мне совершенно необходимо прочитать его прежде, чем оно попадет в руки к Хлое, — а вдруг в нем есть что-то такое, из-за чего она может расстроиться?
Моя дорогая Хлоя,
ты для меня самый главный человек на земле. И так будет всегда. Я — твой отец, и это никогда не изменится, а ты — моя любимая дочь.
Хлоя, ты — удивительная. Где бы ты ни появлялась, люди тянутся к тебе. И не потому что ты самая красивая на свете (хотя так оно и есть), не потому, что ты самая умная на свете (хотя так оно и есть), но потому что ты — самый главный человек в моей жизни. Я хочу видеть и слышать тебя дни напролет, всю свою оставшуюся жизнь.
Я очень расстроен в последнее время, после того, что произошло с твоим братиком. Я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Но очень скоро я приеду, и мы наконец увидимся, моя дорогая девочка, и я буду самым лучшим отцом, каким только можно быть, буду таким отцом, каким я мечтаю быть, таким отцом, который нужен тебе.
Хлоя, у меня есть к тебе одна просьба. Постарайся не погружаться с головой в то, что произошло с Ноем, и не теряться в догадках, как именно это случилось. Вместо того чтобы злиться и тосковать, постарайся наладить с ним связь, почувствуй его — когда сидишь в саду, или играешь со своими животными, или держишь в руках его любимого медвежонка Эдварда. Я не прошу тебя забыть о нем. Я не прошу сдаваться и оставлять надежду. Я прошу тебя любить. Прошу тебя жить. Жить заново, как живет трава на выжженном поле, как оживают деревья. Ной наверняка желал бы тебе именно этого.
Я люблю тебя!
Твой навсегда,
папа
xxx
От письма за милю веет Алистером: узнаваемые обороты, композиция и вся та пафосная чушь, от которой у меня когда-то вырастали крылья. И характерно ведь, что письмо напечатано, а не написано от руки: то есть он провозился с этим текстом на компьютере, вылизал его, прежде чем пустить на принтер.
Но что-то меня смущает. Не могу понять, что именно, но мне не по себе.
Я перечитываю письмо еще раз, когда из школы приходит Хлоя.
— Как прошел суд? — спрашивает дочь.
Она плакала. Вид у нее такой грустный. Она и в самом деле горюет, тоскует и злится. Я вспоминаю, что я чувствовала когда-то давным-давно, читая письма Алистера: какое ликование, какой восторг. Жаль, что однажды пришлось осознать, что все это — полная чушь.
— Солнышко, — говорю я. — У меня для тебя кое-что есть. От папы.
26