У нас прижилась заблудшая болонка, неизвестно кому принадлежащая. Приехал Семашко. Графиня [62] уехала и скоро опять приедет. В воздухе сильно пахнет тем, что на языке Миши называется карьерой. Еще что? Поспевают вишни. Вчера ели уже вареники из вишен с кружовенным вареньем. Кстати о варениках. Мой сосед Вареников во что бы то ни стало хочет купить у меня этот участок. Отдает все постройки на снос, разрешает нам жить здесь до будущей (в 1894 г.) зимы и заплатит, вероятно, не менее 10 тысяч. Каково? Я жажду переселиться в тот участок. Если удастся сварить кашу с Варениковым, то осенью же начну строиться в своей лесной пустыне [63], и для полноты моего благоденствия у меня не будет хватать только тех трех тысяч, о которых я Вам говорил. Канталупа, я знаю: вступив в зрелый возраст, Вы разлюбили меня. Но в благодарность за прежнее счастье пришлите мне три тысячи. Это Вас ни к чему не обяжет, я же не останусь в долгу и пришлю Вам зимой сливочного масла и сушеных вишен.
У нас все тихо, смирно и согласно, если не считать шума, который производят дети моего старшего братца. Но писать все-таки трудно. Нельзя сосредоточиться. Для того чтобы думать и сочинять, приходится уходить на огород и полоть там бедную травку, которая никому не мешает. У меня сенсационная новость: «Русская мысль» в лице Лаврова прислала мне письмо, полное деликатных чувств и уверений [64]. Я растроган, и если б не моя подлая привычка не отвечать на письма, то я ответил бы, что недоразумение, бывшее у нас года два назад, считаю поконченным. Во всяком случае ту либеральную повесть, которую начал при Вас, дитя мое, я посылаю в «Русскую мысль». Вот она какая история?
Снится ли Вам Левитан с черными глазами, полными африканской страсти? Продолжаете ли Вы получать письма от Вашей семидесятилетней соперницы и лицемерно отвечать ей? В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею.
Воображаю, как злорадно торжествуете и как демонски хохочете Вы, читая эти строки… Ах, я, кажется, пишу глупости. Порвите это письмо. Извините, что письмо так неразборчиво написано, и не показывайте его никому. Ах, ах!
Мне Басов писал, что Вы опять стали курить. Это подло, Лика. Презираю Ваш характер.
Каждый день идут дождики, но земля все-таки сухая.
Ну, до свиданья, кукуруза души моей. Хамски почтительно целую Вашу коробочку с пудрой и завидую Вашим старым сапогам, которые каждый день видят Вас. Пишите мне о Ваших успехах. Будьте благополучны и не забывайте побежденного Вами
Л. С. Мизинова — А. П. Чехову
Не знаю, как понимать то, что Вы по две недели не желаете отвечать на мои письма, — просто ли Вашей ленью писать письма или желанием дать мне понять, что я слишком часто пишу? Во всяком случае, не обращаю внимания на это и пишу, потому что хочется. Ах! Антон Павлович, не знаю, как и приступить к тому, что должна написать Вам, так боюсь, что это слишком тяжело Вам будет! Простите меня, забудьте меня и возвратите мне мои письма! Дело в том, что я ездила к дяде на именины и участвовала в живых картинах, и вот наш сосед (72 лет) сделал мне предложение. Итак, я невеста! Долго боролась я между любовью к Вам и благоразумием — наконец последнее победило. Во-первых, у него винный завод, во-вторых, он стар и толст ужасно, а главное тщеславие — стать винной заводчицей! Вы, вероятно, меня похвалите. День свадьбы еще не назначен; зависит это от того, когда Вы можете приехать, потому что такой важный шаг в жизни я не могу сделать без Вас. Ах, дядя, не любите только никого больше, а то это мне было бы слишком больно. Я, должно быть, заразилась у Вас благоразумием и осторожностью, и вот что из этого вышло. Только пока — это тайна! Скучно живется! Жара страшная. Я пью воды и скоро превращусь в щепку от них; впрочем, говорят, что когда кончу их пить, то опять поправлюсь. Где Маша? Не вздумайте на мои два письма ответить одним — ведь от Вас и это станет. Или уже если ответите одним, то чтобы оно было вдвое длиннее. В августе, может быть, поеду в Финляндию, если же не поеду, то после 20-го августа буду уже в Москве. Итак, Вы мне писать не хотите? Если Вам жалко бумаги и марок, то я могу Вам послать. Если Вы не хотите, чтобы я писала, то тоже можете объявить прямо. Я тоже перестану зря пачкать бумагу и сыпать бисер! Все-таки в память
А как бы я хотела (если бы могла) затянуть аркан покрепче! Да не по Сеньке шапка! В первый раз в жизни мне так не везет!
Л. С. Мизинова — А. П. Чехову
Решила больше Вам не писать, и это мое последнее письмо, потому что Вы совершенно, по-видимому, не хотите, чтобы я писала, так как отвечаете на мои письма через две и три недели. Вы пишете насчет перевода; не может быть и речи о том, чтобы я стала оправдываться — не в чем! Отдала перевод, потому что увидала, что порядком позабыла язык — вот и все. В том, что у меня нет потребности к правильному труду — Вы отчасти правы. — Я не могу правильно трудиться над всем и раз занимаюсь чем-нибудь одним — то этому одному предаюсь с интересом и увлечением, а так как это одно у меня есть, то, конечно, все другое для меня отступает на задний план. Ко всему и всем относиться одинаково и ровно, как Вы, я не могу. Это большой недостаток, может быть, но я все-таки предпочитаю быть такой, для меня хоть что-нибудь бывает дорого, а для Вас никогда и ничто. Я, слава богу, здорова, не кисну и не реву, как Вы пишете, и это мне нисколько не вредит.
Вы пишете: «пишите мне, а то мне скучно» — вот Вы весь тут; люди Вам нужны настолько, насколько они могут развлечь Вашу скуку, когда же Вам не скучно — то Вы совершенно об них забываете. Маша тоже не пишет ни слова; вообще я завидую Вам — Вы хоть в дружбу Петра Васильевича верите, а я ни во что! Все хорошо, когда перед глазами и пока занимает! Как только с глаз вон, то забывается и выбрасывается, как старая ненужная вещь. Рада за Александра Игнатьевича [66]; передайте ему, что мне очень хочется его видеть, и кланяйтесь ему от меня.
Погода почти все время дурная — холодно и дожди, лето прошло и его не видали! Холеры еще нет, но холерина уже давно! Все боятся, а мне надоело страшно слушать эти нескончаемые разговоры!
Занятия, кажется, начинаются позднее, так что можно не торопиться в город. А Вы все-таки ничего не пишете, что делать с переводом? Если захотите написать, то пишите скорее, потому что я останусь здесь только до 15-го, а потом уеду к бабушке, в Покровское! Вряд ли Вы, впрочем, для кого-нибудь пошевелитесь, а особенно для меня — ну да я и не обижаюсь! Прощайте, кланяйтесь всем, кто меня вспомнит.
Л. С. Мизинова — А. П. Чехову