Лошадка моя милая, сегодня в «Крымском курьере» и в «Одесских новостях» перепечатка из «Новостей дня»; [286] будет перепечатано во всех газетах. И если бы я знал, что выходка Эфроса подействует на меня так нехорошо, то ни за что бы не дал своей пьесы в Художеств. театр. У меня такое чувство, точно меня помоями опоили и облили.
От Немировича до сих пор нет обещанного письма. Да я и не особенно жду; выходка Эфроса испортила мне все настроение, я охладел и испытываю только одно — дурное настроение.
Вчера у меня были Екат. Павл. и Средина. Был Михайловский. Я обругал в письме к тебе пьесу Чирикова и, как оказывается, поторопился; это Алексин виноват, он очень бранил пьесу в телефон. Вчера вечером я прочитал «Евреи»; особенного ничего нет, но написано не так уж плохо, можно три с плюсом поставить.
Нет, я никогда не хотел сделать Раневскую угомонившеюся. Угомонить такую женщину может только одна смерть. А быть может, я не понимаю, что ты хочешь сказать. Раневскую играть нетрудно, надо только с самого начала верный тон взять; надо придумать улыбку и манеру смеяться, надо уметь одеться. Ну, да ты все сумеешь, была бы охота, была бы здорова.
Я с Эфросом больше незнаком.
Ем много. Скажи Маше, что брат Арсения (Петунька, как его называют в кухне) вернулся, живет у нас в кухне. Это великолепный садовник; не надо ли кому-нибудь из знакомых? Скажи З. Г. Морозовой, что этот садовник кончил курс, трезв, молод, порядочен и может насадить великолепный сад (не цветы, а фруктовый сад). Вот не хочет ли она иметь свой роскошный сад, десятин в 20–30? Серьезно, скажи ей. Я ручаюсь, ибо я в этом деле весьма и весьма понимаю. Пусть не упускают.
Маркс прислал телеграмму: просит не печатать «Вишневый сад».
Облачно. Прохладно.
Средин выделяет много белку. Дело плохо. У меня недавно смотрели, белка не нашли. Каждый год смотрим. Зато покашливаю больше и хуже, чем в прошлые годы.
Листья на деревьях еще целы, не падают. Купил себе икры, сельдей, килек, а анчоусов забыл купить. Вот когда Маша будет высылать бабушке сапоги, то присоедини анчоусы. Впрочем, не нужно, это у меня с пера сорвалось. Анчоусы есть у Кюба.
Ну, лошадка, целую тебя и обнимаю. Утешай меня своими письмами. Я тебя люблю.
Твой
А. П. Чехов — О. Л. Книппер
Вот видишь, на какой бумаге я пишу тебе, лошадка! Насчет выбора меня в Общество любителей словесности я ничего не понимаю. Если выбрали в председатели, то почему во временные? [287] Если во временные, то на сколько времени? А главное, я не знаю, кого я должен благодарить, кому написать. Получил на днях извещение, написанное плохим почерком, за подписью какого-то Каллаша, написанное не на бланке, очевидно не официально, а как зовут этого Каллаша и где он живет — неизвестно, и я до сих пор еще не написал благодарности за выборы.
Станиславский будет очень хороший и оригинальный Гаев, но кто же тогда будет играть Лопахина? Ведь роль Лопахина центральная. Если она не удастся, то, значит, и пьеса вся провалится, Лопахина надо играть не крикуну, не надо, чтобы это непременно был купец. Это мягкий человек. Грибунин не годится, он должен играть Пищика. Храни вас создатель, не давайте Пищика Вишневскому Если он не будет играть Гаева, то роли другой ему нет у меня в пьесе, так и скажи. Или вот что: не хочет ли он попробовать Лопахина? Буду писать Конст. Сергеевичу, от него я вчера письмо получил.
Сегодня в «Гражданине» бранят Художеств. театр за «Юлия Цезаря» [288].
Вчера было расстройство желудка, без причины, сегодня ничего.
Если Москвин хочет играть Епиходова, то очень рад. А Лужскому что тогда?
Подумаю немножко и, пожалуй, приеду в Москву, а то как бы Немирович не роздал роли из политических соображений Андреевой, О. Алексеевой и проч.