Айзенменгер уже начал догадываться почему, но предоставил слово Елене.

— Все, что нам удалось, — это опять поднять шум вокруг все тех же вопросов, а результатов никаких. Билрот по-прежнему считается замешанным в убийстве, нам не удалось найти ни одного факта, свидетельствующего об обратном. Его родители уже по горло сыты всем этим. Они хотят спокойно дожить остаток дней и просят оставить все на своих местах.

— Но они ведь не платят нам, мы можем заниматься этим делом по собственной инициативе! Просто это надо делать без лишнего шума.

— А если нам действительно удастся откопать что-нибудь, тогда что? — спросил Айзенменгер. — Наверняка Уортон не сдастся без боя, а уж она-то умеет поднять шум.

— Но если у нас будут доказательства…

— Какие? Винтовка в руках со следами пороха или окровавленная одежда? Вы верите, что можно найти действительно неопровержимые улики?

Джонсон повернулся к Елене:

— Неужели вы в самом деле готовы сдаться?

Чувствовалось, что говорить Елене нелегко. Она произнесла, уперев взгляд в скатерть:

— Перед тем как я встретилась с Билротами, у меня побывали родители Никки Экснер. Они тоже хотят прекратить расследование, считая, что имя их дочери и так уже достаточно потрепали.

Джонсон упрямо набычился, но он видел, что поднять боевой дух Елены ему не удастся, а потому промолчал.

Официантка опять закружила вокруг их столика. Зал наполнила музыка Бетховена, на которую никто не обращал внимания.

— Итак, — допивая остатки остывшего кофе, подвел черту Джонсон, — на этом все? Закрываем лавочку?

— Я не вижу, что еще мы можем сделать, Боб. Я долго размышляла над этим, но мне ничего не приходит в голову.

— Но мы не можем позволить Беверли снова выйти сухой из воды!

Когда ни Елена, ни Айзенменгер не откликнулись на его призыв, Джонсона охватило отчаяние, которое едва не заставило его рассказать им о том, что произошло с Салли, какую цену он заплатил за это расследование. Схватив Айзенменгера за руку, он произнес:

— Ну пожалуйста!

Айзенменгер хотя и не понимал, почему это дело так важно для Джонсона, но видел, как тот взволнован, и вспомнил, что этот человек сделал для него в прошлом.

— Ну хорошо, — сдался он. — Если вы можете предложить что-то конкретное, я готов попробовать еще раз.

Пустота в доме обвиняла его. Едва успев открыть входную дверь, Джонсон почувствовал, как дом бросает ему молчаливый упрек. Он прислушался к этой тишине, и из дальнего угла до его воспаленного слуха донесся тихий плач. Кое-как Джонсон успокоил себя, говоря, что у него просто разыгралось воображение, но вина от этого не стала менее реальной.