– Учитель-то, значит, уехал на восток повидаться с мамашей, – она, говорят, помирает, – ну, я пока договорился, значит, заменить его в школе. Если до весны ничего не приключится, я подумываю заняться торговлей или, значит, перееду в Генесси – там, говорят, люди богатеют не по дням, а по часам. Ну, а уж коли ничего не выйдет, я, значит, возьмусь за свое старое ремесло, как я есть сапожник.

Очевидно, Джотем не был особенно полезным членом общины, так как Мармадьюк не стал уговаривать его остаться и, отвернувшись от него, о чем-то задумался. После короткого молчания Хайрем решился задать ему вопрос:

– Что новенького в конгрессе, судья? Наверное, там в эту сессию было не до законов или французы больше не воюют?

– Французы, с тех пор как они обезглавили своего короля, только и делают, что воюют, – ответил судья. – Их словно подменили. Во время нашей войны мне доводилось встречаться со многими французами, и все они казались людьми гуманными. Но эти якобинцы кровожадны, как бульдоги.

– С нами под Йорктауном был один француз – Рошамбо он звался, – перебила его трактирщица. – Ну и красавец же! Да и конь его был не хуже. Это тогда моего сержанта ранила в ногу английская батарея, чтоб ей пусто было!

– Ah mon pauvre roi!44 – прошептал мосье Лекуа.

– А конгресс издал законы, – продолжал судья, – в которых страна очень нуждается. Теперь на некоторых реках и малых озерах ловить рыбу неводом разрешается только в определенное время года, а другой закон запрещает стрелять оленей, когда они растят детенышей. Все благоразумные люди давно требовали таких законов, и я надеюсь, что в скором времени недозволенная порубка леса тоже будет считаться уголовным преступлением.

Охотник слушал эти новости с напряженным вниманием, а когда судья умолк, насмешливо захохотал.

– Пишите какие хотите законы, судья! – крикнул он. – А вот кто возьмется сторожить ваши горы весь длинный летний день напролет или озера – ночью? Дичь это дичь, и тот, кто ее выследил, имеет право ее убить – вот уже сорок лет, как этот закон действует в наших горах, я это хорошо знаю. И, на мой взгляд, один старый закон лучше двух новых. Только желторотый птенец станет стрелять в лань с олененком, – ну, разве что у него мокасины износятся или гетры порвутся! Мясо-то ведь бывает тогда жилистым и жестким. А если выстрелить в скалах на берегу озера, так кажется, будто стреляло зараз пятьдесят ружей, – поди-ка разберись, где стоял охотник.

– Бдительный мировой судья, мистер Бампо, – серьезно заметил Мармадьюк, – опираясь на величие закона, может искоренить многие из прежних зол, из-за которых дичь почти совсем перевелась. Я надеюсь дожить до того дня, когда права человека на его дичь будут так же уважаться, как купчая на его ферму.

– А давно ли завелись эти ваши купчие и фермы? – вскричал Натти. – Законы должны защищать одинаково всех. А то вот я две недели назад в среду подстрелил оленя, он и кинулся по сугробам да и перескочил через одну из этих новых изгородей – хворостяных. А когда я перебирался через нее, замок ружья возьми да зацепись за прутья. Ну, олень-то и удрал. Вот и скажите, кто заплатит мне за этого оленя – а ведь хорош был на редкость! Не будь этой изгороди, я бы смог выстрелить в него второй раз, а ведь еще не было случая, чтобы мне приходилось больше двух раз стрелять по лесной дичи, – правда, кроме птиц. Да, да, судья, это из-за фермеров дичь переводится, а не из-за охотников.

– Во времена старой войны, Пампо, оленей пыло Польше, – сказал майор, который, сидя в своем окутанном дымом уголке, внимательно прислушивался к этому разговору. – Но земля состана тля лютей, не тля оленей.

– Хоть вы и частенько гостите во, дворце, майор, но все же, на мой взгляд, вы стоите за справедливость и право. А каково это, если твое честное ремесло, без которого ты с голоду помрешь, вдруг запрещается законом, да еще когда, не будь на свете несправедливости, ты мог бы охотиться и ловить рыбу по всему "патенту", где тебе заблагорассудится!

– Я тепя понял, Кошаный Тшулок, – заметил майор. – Только преште ты не так запотился о зафтрашнем тне.

– Может, прежде в этом не было надобности, – угрюмо ответил старик и снова надолго погрузился в молчание.

– Судья начал что-то рассказывать о французах, – заметил Хайрем, чтобы снова завязать разговор.

– Да, сударь, – ответил Мармадьюк. – Французские якобинцы совершают одно чудовищное злодеяние за другим. Убийства, которые они именуют казнями, не прекращаются. Вы, наверное, слышали, что к совершенным ими преступлениям они добавили смерть своей королевы.

– Les monstres!45 – снова пробормотал мосье Лекуа, внезапно подпрыгнув на стуле.

– Провинция Вандея опустошена республиканскими войсками, и сотни ее жителей расстреляны за свою преданность монархии. Вандея находится на юго-западе Франции и до сих пор хранит верность Бурбонам. Я думаю, мосье Лекуа знает эти места и мог бы описать их подробнее.

– Non, поп, поп, mon cher ami!46 – сдавленным голосом возразил француз, говоря очень быстро и умоляюще подняв правую руку, а левой заслоняя глаза.