Влиятельная общественная деятельница, вхожая в высшие столичные круги, баронесса В. И. Икскуль[96] сообщила тогда же Калмыковой о первой книге С.: «Заметки …лежат на столе у всех министров, и в кабинетах их только и говорят о книжке его»[97]. В ней С. впервые в русской легальной литературе выступил не только с изложением, но и с проповедью марксистского взгляда на экономическое развитие России, согласно которому её путь к социализму и коммунизму должен был произойти в результате капиталистического развития страны и формирования класса революционного пролетариата, а не минуя капитализм, ведущий к обнищанию крестьянства и тем якобы уничтожающий рынок для своего развития (о чём вроде бы говорил опыт голода 1891–1892 гг.), и опираясь на коллективистские традиции русской крестьянской общины, в которую интеллигенция была призвана внести социалистический общественный идеал, как то утверждали народники.

Уже после политического и идейного разрыва со С., несомненно считавший себя основателем и высшим авторитетом, на деле — исторический «отец русского марксизма» как революционной теории, Плеханов — даже в резко критическом по отношению к С. тексте был вынужден признать «Критические заметки» — «тяжеловесно написанной и местами наивной, но в общем всё-таки дельной» книгой[98].

Калмыкова, впоследствии, уже после того как давно политически и человечески порвала со С., тем не менее, уже при советской власти вспоминала о книге вполне комплиментарно:

Программа и историографический круг «Критических заметок» С. фактически стали программой для будущих изданий и научных трудов русских марксистов 1890-х гг., в которых был детализирован, расширен или преодолён научно-политический горизонт этой книги по обозначенным ею приоритетам (марксистский сборник «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития» (1895); статья «К характеристике экономического романтизма (Сисмонди и наши отечественные сисмондисты)» (1897) Ленина; серия переводов издательства М. И. Водовозовой из «Handswörterbuch des Staatswissenschaften» под редакцией Булгакова и др. (1890–1900-е); марксистская полемика о рынках в журнале «Научное Обозрение» (1898–1899)[100]; «К вопросу о рынках при капиталистическом производстве» (1897) и «Капитализм и земледелие» (1901) Булгакова; «Русская фабрика в её прошлом и настоящем» (1898) Туган-Барановского; «Развитие капитализма в России: Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности» (1899) — Ильина-Ульянова-Ленина[101]; «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском» (1901) Бердяева, «Крепостное хозяйство: Исследования по экономической истории России в XVIII и XIX вв.» (1913) самого С¹⁸.). Примечательно, что даже такая узкоспециальная историографическая тема, как экономическая эффективность крепостного права накануне его отмены, в преломлении полемики народников и марксистов, даже в конце 1890-х годов продолжала звучать как повод к общественной партийной мобилизации, вменяя С. роль интеллектуального и политического вождя социал-демократической молодёжи, которую он годами, как минимум, с 1894 по 1900 гг., играл на всех доступных ему публичных площадках. Московский университетский историк и либерал А. А. Кизеветтер вспоминал о чтении С. в Московском юридическом обществе доклада о крепостном хозяйстве:

Внутрипартийная относительная теоретическая и научная сложность марксизма (особенно по сравнению со вполне литературными и публицистическими народническими доктринами), быстро завоёвывающего экономические и исторические науки, его открытость к разнообразным философским обоснованиям, которые к тому времени уже прошли многовековой путь к строгой дисциплинарности, вполне соответствовали и позитивистскому пафосу точного знания и этическому пафосу его идейного обоснования. Важно также и то, что в России, лишённой легальной социал-демократии и большого числа квалифицированных марксистов среди журнальных писателей и университетских кадров, марксистское движение 1890-х гг. было счастливо отмечено практически полным отсутствием идейного «чинопочитания» и в отношении Маркса и Энгельса (расцветшего в 1900-е и далее), и в отношении коллег-марксистов.

Хорошо известное политическое и публицистического ожесточение 1900–1910-х между большевиками и меньшевиками, хрестоматийная личная брань Ленина в адрес его оппонентов в 1900–1910-е, конечно, не в полной мере были изобретены в те годы и в той среде. Они вдохновлялись и самим критическим наследием Маркса, и ожесточением «освободительной» политической критики самодержавия. Родственны они были и внутримарксистской полемике в России 1890-х (не считая полемики русских марксистов социал-демократов против народников-марксистов): свободная от «чинопочитания» и догматической монополии, она никак не останавливала «партийных товарищей» от весьма резких взаимных научных нападок. Известны личные грубые нападки Ленина на С. на чтении первым своего реферата о дебютной книге С. у него же на квартире, которые на практике произносились в узком товарищеском кругу и без каких-либо практических последствий²⁰. В частном письме — без публичных и политических риторических обязательств — другой, наряду с Лениным, ведущий организатор нелегального петербургского социал-демократического «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» Ю. О. Мартов (Цедербаум) вспоминал о лично известной ему картине середины 1890-х. Цитируя мысль Плеханова о том, что «революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих», Мартов свидетельствовал: «Струве и Ленин в 90-х гг. говорили то же, что и я, но только смотрели односторонне»[102]. Так что внутрипартийное полемическое ожесточение, характерное для узких кружков социал-демократов 1890-х, было обычным делом, а их обвинения в недостаточной революционности — едва ли не правилами игры в борьбе за лидерство в партии.

Фактом было и полемическое ожесточение московского марксиста Булгакова против петербуржцев С. и Туган-Барановского. Но именно оно, ожесточение, в полемике Булгакова против С. в «Вопросах философии и психологии» (1896–1897) и в полемике Булгакова против С. и Туган-Барановского по вопросу о рынках (1896) сделало его признанной ведущей фигурой марксистского движения. Если в сборник «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития» (1895) тогда не известный Булгаков приглашён не был, то в первый русский марксистский журнал «Новое Слово» (1897) возглавившие его С. и Туган-Барановский прославившегося в их кругу Булгакова уже пригласили.

В своей первой монографии, напечатанной в 1896-м, но задержанной цензурой на год до конца 1897-го, Булгаков избрал центром исследования историю вопроса о рынках в России во внутримарксистской полемике политических народников В. В., Николая — она и социал-демократа Туган-Барановского и, таким образом, теоретическое доказательство возможности развития капитализма в России за счёт исключительно внутреннего рынка. Булгаков выступил против (оригинально применяющего марксистскую догму о необходимости внешнего рынка) мнения Николая — она о том, что для русского капитализма роль внешнего рынка играет «внутренний крестьянский рынок», но, подвергаясь капиталистическому обнищанию, он сокращается и тем самым капитализм сам уничтожает свою основу.

Анализируя «Критические заметки» С., Булгаков верно обнаруживает, что С. фактически колеблется, не находит определённого решения вопроса о рынках: «Превосходные замечания этого писателя о значении внутреннего рынка для развития русского капитализма и о возможности этого развития на основе одного внутреннего рынка лишены всякого теоретического обоснования»[103]. И это действительно так. В полемике против В. В. излагая его адекватно воспроизведённую им в печати ещё в 1883–1889 гг. марксистскую теорию, С. пытается лишь исподволь ограничить его пессимизм в отношении внутреннего рынка рядом включённых в изложение оговорок, грубо игнорирующих реальность абсолютно преобладающе крестьянской России с её новым капитализмом и потому лишь подходящих от абстрагирования к описанию настоящего положения дел (курсив далее принадлежит С.):

Далее в изложении С. доктрина В. В. переходит к практическому выводу о том, что развитие капитализма в России не должно следовать «английскому шаблону» (просто потому, что не имеет исторических и, предполагается, колониальных условий Англии), а должно ориентироваться на пример Америки.

В свою очередь Булгаков ставит перед собой задачу развить марксистскую догму: проверить положение о невозможности существования капитализма без внешних рынков, теоретически опираясь на второй том марксового «Капитала»: «Тот путь, на который вступило наше народное хозяйство с начала текущего (XIX — М. К.) века и в особенности после реформы (1861 года — М. К.), есть ли путь развития или вырождения?» Булгаков делает вывод: «Капитализм может существовать, при известных условиях, исключительно внутренним рынком…». И даже не видит убедительных примеров того, что «возможно развитие капитализма в новой стране на основе внешнего рынка»[105]. И тем самым — в прямое противоречие народникам, взявшим марксизм на вооружение, — радикально выступает за то, что у России достаточно внутренних сил для капиталистического развития.

Развивая также принципиально уточняющий марксистскую догму тезис Туган-Барановского о том, что «капиталистическая форма производства не требует внешних рынков; расширение производства само по себе создаёт непрерывно расширяющийся рынок», Булгаков приходит к выводу, сохраняющему более крепкую связь с догматической и уже подвергающейся в то время ревизии «теорией обнищания» пролетариата: «расширение капиталистического производства совершается не на счёт расширения потребления (…), но на счёт расширения внешнего поля производства»[106]. Но и коммунистический конец капиталистический истории, даже развившейся из внутренних ресурсов народного хозяйства независимо от внешних рынков, не покидает сознания Булгакова: как искренний социал-демократ, он предрекает момент остановки роста капитала, который становится его финалом: «безграничному развитию производительных сил, которому соответствует техническая основа капиталистического процесса производства, противоречат те социальные путы, которые оковывают это свободное развитие…»[107]

Неожиданно большой культурный багаж, который приходилось принимать левой молодёжи в связи с марксистской школой и идейно-партийным лидерством С., был не вполне типичным для русской революционной среды. Широкие культурные интересы уже были имплантированы в руководимые С. журналы «Новое Слово» и «Начало». Ведя редакционный портфель «Начала», С. писал своей давней коллеге, переводчице З. А. Венгеровой 7 марта 1899 о предложенной ею в марксистский журнал фигуре «декадента» и символиста М. Метерлинка и её опасениях:

Статьи самого С. 1890-х гг. о Ф. Ницше, Б. Н. Чичерине, В. С. Соловьёве, А. П. Чехове, первыми открывшие их творчество для марксистской литературы, затем получили продолжение в специальных очерках о них, с которыми выступили в 1900-е гг. Франк, Бердяев, Булгаков и с течением времени всё более широкий и радикальный круг социал-демократических критиков.