Возможно, Пётр только прикидывался жестоким, видя в этом подтверждение мужественности, безжалостности настоящего солдата?

При трудностях интимной жизни ему приходилось искать внешние, эффектные способы, чтобы подчеркнуть своё мужское достоинство, позиционировать себя представителем сильного пола. Один из таких способов — грубость. Другими были пьянство, курение, военные упражнения, любовные интриги. Видимые, заметные для всех знаки, отличавшие истинного мужчину, офицера, пруссака.

Пётр мучительно старался казаться тем, кем не был. Хуже того — не мог стать. Отсюда трагическая раздвоенность, наигрыш, эскапады. Ведь он догадывался, что его принимают за нечто ложное. Тонкий наблюдатель Понятовский, познакомившийся с Петром в 1755 году, не зря отметил в нём фальшивые, театральные черты: «Природа сделала его трусом, обжорой и фигурой столь комичной, что, увидев его, трудно было не подумать: вот Арлекин, сделавшийся господином... Болтовня его бывала, правда, забавной, ибо отказать ему в уме было никак нельзя. Он был не глуп, а безумен (то же самое впоследствии будут говорить о Павле I. — О. Е.), пристрастие же к выпивке ещё более расстраивало тот скромный разум, каким он был наделён. Прибавьте к этому привычку курить табак, лицо, изрытое оспой и крайне жалобного вида, а также то, что ходил он обычно в голштинском мундире, а штатское платье надевал всегда причудливое, дурного вкуса — вот и выйдет, что принц более всего походил на персонаж итальянской комедии»²⁰.

Слова Понятовского несильно отличаются от целого набора подобных характеристик. Клод Рюльер рисовал тот же портрет: «Его наружность, от природы смешная, делалась таковою ещё более в искажённом прусском наряде; штиблеты стягивал он всегда столь крепко, что не мог сгибать колен и принуждён был садиться и ходить с вытянутыми ногами. Большая, необыкновенной фигуры шляпа прикрывала малое и злобное лицо довольно живой физиономии, которую он ещё более безобразил беспрестанным кривлянием для своего удовольствия. Однако он имел несколько живой ум и отличительную способность к шутовству»²¹.

Другой французский дипломат, Фавье, писал о наследнике: «Он постоянно затянут в мундир такого узкого и короткого покроя, который следует прусской моде ещё в преувеличенном виде... Он очень гордится тем, что легко переносит холод, жар и усталость. Враг всякой представительности и утончённости, он занимается исключительно смотрами... От Петра Великого он унаследовал страсть к горячительным напиткам и в высшей степени безразборчивую фамильярность в обращении, за которую ему мало кто благодарен»²².

Цесаревичу не прощали того, что в других даже не замечалось, и всё из-за наигранной, преувеличенной стороны. Если Екатерина входила в любую среду органично, то её муж делал над собой усилие, которое видели и которым оскорблялись. По слабости здоровья великий князь не мог пить, однако напивался. «Он постоянно пил вино с водой, — писал Штелин, — но когда угощал своих генералов и офицеров, то хотел по-солдатски разделять с ними всё и пил иногда несколько бокалов вина без воды. Но это никогда не проходило ему даром, и на другой день он чувствовал себя дурно и оставался целый день в шлафроке»²³. Екатерина добавляла, что у её мужа «вино вызывало всякого рода судороги, гримасы и кривляния, столь же смешные, как и неприятные»²⁴.

То же самое можно сказать о курении. На дух не перенося табак, Пётр заставил себя закурить, чтобы доказать свою мужественность. «Года за два до восшествия на престол, живя летом лагерем в Ораниенбауме... он научился курить от одного грубого голштинского лейтенанта. Первое время это причиняло ему частые дурноты, но желая подражать прусским офицерам... он продолжал это курение до тех пор, пока не привык, и наконец получил к оному охоту. Когда Штелин, увидав его первый раз за трубкой на лугу, в кругу своих офицеров, и подле него бутылку пива, выразил ему своё удивление... великий князь отвечал ему: “Чему ты удивляешься, глупец? Неужели ты видел где честного, храброго офицера, который не курил бы трубки?”»²⁵. Наивное, даже детское представление об атрибутах храбрости. Великому князю исполнилось уже 32 года, а он рассуждал, как школьник, считавший курение доказательством взрослости.

Запоздалое созревание, подростковый комплекс в человеке, психологически не ставшем мужчиной. Разменяв четвёртый десяток, Пётр будет убит, так и не повзрослев.

Может быть, ему стоило остаться слабым скрипачом, нуждавшимся в защите и нежности? Ведь функции сильного в их паре Екатерина взяла на себя. Незачем было доказывать ей, что он тоже мужчина. Причём не по сравнению с окружающими представителями сильного пола, а по сравнению с собственной женой. Она-то ведь знала правду. Женщины далеко не всегда любят храбрецов и волокит, беззащитные существа порой глубже трогают их сердце.

Так получилось, что под воздействием обстоятельств в Екатерине начали вырабатываться качества, не свойственные слабому полу. Мы уже говорили, что инструкция, хотя и требовала внешнего подчинения супругу, на деле отводила жене лидирующую роль в приобретении потомства. Недаром Екатерина писала, что императрица винила её в том, «в чём женщина быть виновата не может». Фактически свекровь хотела от невестки изменения стереотипа полового поведения. Даже круг чтения Екатерины был скорее мужским — философия, история. А вот Пётр глотал романы. Она думала головой, он познавал мир сердцем. Привычки великой княгини тоже приобрели неожиданную направленность — она стреляла из ружья, по-мужски ездила верхом и убивала время на охоте.

Лето 1748 года супруги проводили то в Петергофе, то в Ораниенбауме. «Я вставала в три часа утра, — вспоминала Екатерина, — сама одевалась в мужское платье; старый егерь... ждал уже меня с ружьём; на берегу моря у него был наготове рыбачий челнок. Мы пересекали сад пешком, с ружьём на плече мы садились — он, я, легавая собака и рыбак, который нас вёз, — в этот челнок, и я отправлялась стрелять уток в тростниках, окаймлявших море с обеих сторон Ораниенбаумского канала, который на две версты уходил в море. Мы огибали часто этот канал и, следовательно, находились иногда в довольно бурную погоду в открытом море на челноке. Великий князь приезжал через час или два после нас, потому что ему надо было всегда тащить с собою завтрак и ещё не весть что такое»²⁶.

Любопытно, зачем Пётр, вздрагивавший при выстрелах и побаивавшийся бурного моря, ездил каждый день на охоту? При больном желудке (на нервной почве у него развивались геморроидальные колики) он нуждался в тёплом завтраке, а при общей склонности к простуде — в сухих чулках и обуви. Тем не менее великий князь заставлял себя рыскать в камышах по колено, а то и по пояс в воде, ни в чём не желая уступать жене. Странное соревнование.

Уместен вопрос: кто из супругов первый пристрастился к табаку? Все источники указывают на Петра как на курильщика. Но он выучился этому довольно поздно, если верить Штелину, — года за два до переворота. (А возможно, и раньше: ведь Понятовский уже в 1755 году говорил о трубке великого князя.) Польский аристократ очень деликатно обозначил проблему: «Великая княгиня, как и многие другие, терпеть не могла запаха курительного табака... здесь коренилась первая причина её недовольства»²⁷.

О каком недовольстве речь? Случается, отвращение к определённым запахам становится причиной физического отторжения. Но наследник закурил поздно. «Пётр III в юности не мог сносить табачного дыма, — писал Штелин. — Ещё будучи великим князем, он показывал к нему такое же отвращение, как императрица Елизавета. Если к нему кто приближался, от которого пахло табаком, он ему тотчас выговаривал, что он курил»²⁸.

Значит, и почвы для «недовольства» со стороны Екатерины быть не могло. А вот у мужа имелись все основания. Правда, великая княгиня не курила, зато нюхала табак. И супруг не раз сильно распекал её за вредную привычку. Но царевна так прикипела к зелью, что даже просила приближённых потихоньку угощать её, во время обеда протягивая под столом табакерку. Позднее, уже став императрицей, она брала щепоть табака левой рукой, поскольку правую подавала для поцелуя. Возможно, Пётр до определённого момента объяснял себе неудачи с женой запахом, идущим от неё.

Перед нами очень необычная картина: с одной стороны, болезненный юноша со скрипкой и книжкой романов, с другой — третирующая его девица, высокомерная, занятая политическими интригами, скачущая верхом, стреляющая из ружья, нюхающая табак и читающая философские трактаты. А кроме того, мотовка и лёгкого поведения. Мы так привыкли воспринимать Екатерину Семирамидой Севера, что забываем — в юности на неё смотрели совершенно иными глазами. Победи в роковые дни 1762 года Пётр — и приведённый образ закрепился бы в отечественной традиции... История иногда шутит очень злые шутки.