— Все очень просто. Но возможно, вам лучше разъяснит юная леди?

Энни захотелось провалиться сквозь землю, откусить себе язык и заодно зашить рот крепкой ниткой, но поздно, раньше надо было помалкивать.

— Ну… Инферно — девятый круг ада, самый жуткий, — это ледяной дворец. Не огненный, а наоборот. Там вечный холод. Как здесь. Мой учитель латыни, — Энни начала краснеть, — считал, что представление об аде как о холодном месте — очень древнее и сохранилось еще со времен ледникового периода, когда лед означал смерть, а огонь — жизнь.

— Я приплываю на Шпицберген три-четыре раза в год, — кивнул капитан. — Хотя у Эджа еще не бывал, — признался он, заново наполняя свой бокал. — И каждый раз чувствую, что нам здесь не место. Людям вообще здесь не место.

— Великолепно! — расхохотался Марк. — Если наши начальники об этом пронюхают, то мы все останемся без работы!

— Когда у меня такое настроение, я все время настороже, — добавил капитан.

— Почему? — удивился Киклайтер.

— Это чувство вроде воя сирены. Постоянно кажется, что лед раздавит корабль, как скорлупку. И чем ближе к здешним поселениям, тем оно сильнее.

— Эй, капитан, может, вам не по нутру корабль? — съехидничал Брайан, хитро взглянув на Энни. — Может, ладья любви вам больше подойдет?

Капитан на секунду смешался, затем его лицо снова посерьезнело.

— Здесь суровое место. Ваши шахтеры испытали это на своей шкуре.

— Верно, — согласился Киклайтер. — Хотя погибли они не потому. Вирус нашел бы их где угодно, будь то Париж или низовья Ориноко. От него не было спасения.

— Вы об «испанке», да? — спросил Марк. — От нее умерли мой прадедушка и его брат. Бабушка рассказывала, что ни один врач не мог ее вылечить.

— Они даже не понимали, что это за болезнь, — добавила Энни. — Вирус гриппа не видно в микроскоп. А если бы и…

— То все равно они с большей вероятностью сумели бы победить врукопашную льва, — закончил Киклайтер.

— О! — воскликнул Брайан, откинувшись на стуле. — Львы, тигры, медведи… Ну и ну!

Марк рассмеялся, Энни покраснела. Профессор удивленно захлопал глазами, как будто потерял нить беседы, но наконец криво улыбнулся:

— Действительно.

Они над ним потешаются, решила Энни. И над ней, значит, тоже. А Киклайтеру все до лампочки. Он настолько замкнулся в собственной гениальности, что давно выработал иммунитет к насмешкам. Ему наплевать, что о нем думают. Вот и сейчас, ничуть не смутившись, профессор отложил вилку, сложил салфетку и встал из-за стола.

— Ну что ж, — кивнул Киклайтер капитану, — завтра трудный день.