К вечеру наползли набухшие влагой тучи, небо прожгла ветвистая молния. Юрий выбрался из-за стола, скинул ботинки и к великой радости мальчишек, собравшихся на улице, босиком, в одной рубахе кинулся под налетевший душистый ливень.

Вернувшись на мокрое крыльцо, затараторил:

— Хорошо бы поиграть в горелки… Хорошо бы в ночное… Хорошо бы снова на речку Гжать, порыбалить в грозу…

В полночь удалось поговорить о деле. Разговор шел об издании записок «Дорога в космос» отдельной книгой.

К великому сожалению, записки делались скороговоркой, по-газетному быстро, в номер. И хотя Гагарин ни разу не пожаловался, мы видели, как он сокрушался, ощущая наш ежедневный репортерский натиск и торопливость.

С той же неугомонной быстротой готовилась и книга. Мы утешали требовательного к себе автора — когда все то, что сейчас нельзя, станет можно писать, сядем вместе за стол, допишем упущенное, недосказанное, расшифруем условное, снимем сделанное наспех, хорошенько отредактируем каждую страницу и получим то, чего ждет взыскательный читатель.

Юрий Гагарин любил писать. За несколько дней до своей гибели он подписал в печать рукопись «Психология и космос», которую создал совместно с кандидатом медицинских наук Владимиром Ивановичем Лебедевым. В начале июня 1968 года книга вышла в издательстве «Молодая гвардия».

Журналисты, знавшие его, не раз говорили: не будь Юрий Алексеевич летчиком и космонавтом, он стал бы писателем.

— Откуда это у вас?

Он улыбался:

— Мама знает превеликое множество песен, сказок, поверий, примет, поговорок. Слова-то в них какие, хоть нанизывай на нитку и делай из них монисто.

В Гжатске мы убедились в правоте космонавта. Анна Тимофеевна Гагарина — одна из самых замечательных русских женщин, и найдется писатель, который изобразит ее во весь рост, нарисует ее обаятельный портрет.

Придерживаясь во всем точности и достоверности, Юрий Алексеевич, начитавшись очерков о себе, просил:.

— Не спутывайте правду с вымыслом, избегайте беллетризировать биографию, не сочиняйте диалоги. Чем проще, тем лучше.

Спросили его о речи, произнесенной на космодроме перед стартом, опубликованной в апреле 1961 года во всех газетах.

— Все тогда было слишком торжественно и вызывало странное чувство, будто говорил не я, а кто-то другой, а я стоял и слушал и думал, что будь я на месте того человека, то сказал бы то же самое.

Завечерело. Но крестьянская горница, освещенная улыбкой Гагарина, сияла как чертог.

Мать зажгла электричество. Долгий, прекрасный день кончился безвозвратно.

Ночевали мы в старом бревенчатом доме Гагариных. Шорохи, звуки, запахи — все было таким, как в детстве космонавта. Мы не могли уснуть. Здесь мальчик Юра о многом мечтал, и думы его были необыкновенные и веселые, словно детские сны.