Такого удара лорд Томас никогда не ожидал. Променять отца на юбку? Да это неслыханно! Видит Бог, если б Уил не был так похож на него самого, граф Ковентри проникся бы подозрением: а не обманула ли его покойная супруга и кровь ли Говардов течет в этом свихнувшемся от женских чар молодчике?
Теперь что ни день происходили стычки. Они ни в чем не находили общего языка. Уильям как бы между прочим заявил, что в первом турнире участвовать не будет. Отец едва не вскочил с места:
— Черт побери! Да в своем ли ты уме?!
— Не хватало мне мучить коня и утомляться самому, сражаясь из-за какого-то чахлого ястреба и пары паршивых борзых, — грубо ответил Уильям.
— Пара борзых! Да там будет разыгрываться цепь, а ей нет цены! Ты мог бы выиграть оба турнира, Уил! Но добровольно отказаться от цепи и от рубинов на кошельке — это безумие!
— Вот и сражайтесь за нее сами, за эту цепь, если уж она вам так приглянулась! — Голос Уильяма был груб и резок. Молодой рыцарь поднялся из-за стола, выпрямился, словно демонстрировал старику свою мощь и решимость. — Сражайтесь! А мне эта дурацкая цепь ни к чему! Я буду бороться за леди Бофор, а из-за цепи пускай любой другой дурень утомляется, только не я!
Старый граф пропьянствовал всю ночь перед турниром, и компанию ему составлял лишь Скелтон, ибо Уильям, как пай-мальчик, еще засветло отправился спать, чтобы вдоволь отдохнуть перед испытанием.
Поднимать и подталкивать старого графа наверх, в комнату, пришлось оруженосцу, ибо лорд Томас, что называется, еле двигал руками и ногами. Прежде чем рухнуть ничком на постель и уснуть, старик постоял, пошатываясь, над ложем сына, послушал, пьяно наклоняя голову, его ровное, мощное дыхание, и с сожалением проговорил, обращаясь к Скелтону:
— Ты только посмотри, Джон, — ну как тут не напиться? Такой парень! Где еще отыщешь такого рыцаря? А как я им гордился!
— Что поделаешь, милорд, — отвечал оруженосец, — надо же было вашему сыну когда-нибудь жениться.
— Да разве я про то говорю? Эх, Скелтон, Скелтон!.. Не в женитьбе дело, а в юбке! Поддался Уил на юбочные козни! И после такого… черт побери, после такого эти лгуньи еще требуют величать их слабым полом!..
Уильям спал, не ведая о слезах, которые проливал над его судьбой лорд Томас Говард.
Если гостиница, где проживали Говарды, и все прочие постоялые дворы с наступлением ночи погрузились во тьму, то в замке веселье не смолкало до самого рассвета. В одном из залов пир затянулся далеко за полночь, в другом устраивались танцы — то чинные, размеренные, торжественные бас-дансы, то церемонно-игривые куранты и гальярды. Йорки, Невиллы, Бьючемы веселились на славу. А почему бы и нет? Они имели на то причину.
Их глава, их вождь был первым человеком в Англии и звался теперь лордом-протектором королевства. Королева-француженка была урезана в правах и ни во что не вмешивалась, следила только за своим безумным супругом и растила сына-младенца, и до нее никому не было дела.
Герцог Солсбери, чистокровный Невилл, стал лордом-канцлером Англии, а вместе с ним возвысился и весь его род. Так кто посмел бы сказать, что у йоркистов нет причин для веселья? Даже мир с Францией вот-вот должен был быть подписан, еще немного — и призрак войны будет вконец уничтожен. Глупец тот, кто не празднует восстановление мира!
Сам герцог Йорк, положим, миром был не так-то уж и доволен. Как человек памятливый, он не забыл, что, когда боролся за власть, обещал англичанам победу над Англией, а вместо этого подарил мир, иными словами — нарушил слово и обманул многих рыцарей. Но, что ни говори, а это были мелочи. В конце концов, йоркисты были вполне удовлетворены тем, что уже получили, и продолжение войны казалось совершенно ненужным. Зачем столько хлопот и риска, если здесь, на родине, открылась прямая дорога к блеску и благам? Что же касается военного пыла самого герцога, то его честолюбивые мечты полководца некоторым образом осуществлялись во время турниров — вроде тех, что ожидались в Бедфорде на Масленицу.
…Столы для герцогского семейства были устроены на дощатом возвышении и покрыты дорогим изумрудным бархатом. Золотая окантовка скатертей спускалась до сверкающего, выложенного дельфтскими изразцами пола. Сияли свечи и дорогая посуда. В пространстве между столами придворные танцовщики герцога Йорка представляли мореску[79]. Звучали тамбурины. За столами разговаривали, ели, пили, но мало кто смотрел на ужимки танцующих фигляров. Из соседнего зала доносился голос оружейного короля и клятвы рыцарей «не разить противника в живот или ниже пояса».
Поскольку час был поздний, гостей начинала одолевать сонливость, а те, что были повыносливее, под воздействием вина становились развязными. Опьянение освобождало от условностей и дам, и рыцарей, повсюду образовывались парочки, евшие из одного блюда и пившие из одного кубка, перемежая глотки с поцелуями. Раздавались взрывы громкого смеха и неблагопристойные возгласы — словом, атмосфера в зал старинного замка все больше отдалялась от правил этикета.
Герцог Йорк на пиршестве не присутствовал, и во главе стола с видом величественным и горделивым восседала его супруга — красивая, как никогда, и словно помолодевшая. После рождения одиннадцатого ребенка леди Сесилия, по-видимому, утратила способность к зачатию и больше не беременела. За это ее никто не мог упрекнуть, ибо свой долг супруги она и без того выполнила с лихвой, а теперь наступила пора и для герцогини наслаждаться свободой и всеми преимуществами собственного высокого положения. Именно этим она и занималась последние два года, не пропуская ни одного празднества, подбирая наряды один изысканнее другого, хорошея с каждым днем и привлекая все взоры.
Многие даже говорили, что она — достойная замена Маргарите Анжуйской, когда-то блиставшей столь ярко, а теперь прозябавшей на задворках королевства. Нынче уже герцогиня Йоркская, купаясь в лучах славы супруга, везде выступала на первый план. Светлокожая, царственная, с волосами благородного оттенка красного дерева, с зелеными глазами под своенравными невилловскими дугами бровей, в богатом платье, с едва заметной улыбкой на устах, она была чудо как хороша — ни дать ни взять Белая Роза, украшение всего дома Йорков.