Трое воинов – Крут и двое незнакомых сыну вождя Ижеслава юнцов – спали на набитых соломою тюфяках, укрытые сшитым из шкур покрывалом. Рядом, на скамье, источали запах тёплого мёда деревянные кружки. Слуги раздели вятичей и унесли одежду – но вот в баню, судя по духу, свести не успели. Мечеслав повернулся уйти.

– М-мечесла…

Сын вождя оглянулся.

– Крут? Ты чего? Спи! Завтра наговоримся…

– Мечеслав… я хотел сразу… но нельзя… сперва – князю… вече…

– Спи, Крут, – тихо проговорил Мечеслав, чуя, как от жёсткой мужской жалости сводит горло.

– Погоди… молчи… Мечеслав… мы думали, ты сгинул… не то, не то… Мечеслав… твой отец…

В груди вдруг как родниковую, с кусочками льда, воду пролили.

– Твой отец, вождь Ижеслав… сын Воеслава… он… мы брали Казарь… он пошёл первым… с тремя бойцами… к воротам… и дрался в них, пока… не подбежали… от леса… Твоя мать… умерла на его костре. Твой брат, Будислав, держит… Ижеславль нынче. Выходит, для те…

Голова Крута упала на подушки, и он умолк.

Заснул.

Мечеслав вышел во двор.

Запрокинул голову.

По небу лежала Троянова Тропа – теперь и он привык к этому названию, а не к сочащейся кровью и горечью «Бадеевой дороге».

Зима кончилась.

А его отец так и не увидел весны.

Но зима – кончилась. Весна наступила.

Пришла весна – весна великого похода.