Любопытно, что в школу я ходить любил. Интересно мне там было. Нет, серьезно. Я с удовольствием слушал учителей, если толковые. Но нам на толковых везло. А уж всякие там опыты но физике, химии — сплошное удовольствие. Стихов я знал наизусть множество (и, признаюсь по секрету, сам пописывал), книги проглатывал. А уж когда выучил английский прилично, то потребовал от отца, чтоб он мне детективы привозил. Он и рад стараться — мешками приволакивал. И, пожалуй, детективы эти мне в познании языка здорово помогли. Я тогда читал их запоем. И вот что я заметил: когда без конца читаешь Чейза, Спилейна, Чандлера, Флеминга, Мейсона, Брауна, Гарднера — еще могу сотню назвать, — начинаешь, в тогдашнем моем возрасте, во всяком случае, жить в особом мире. Не все время, конечно, но как бы полосами. Скажем, вечером возвращаешься из кино и все время оборачиваешься — не следит ли кто-нибудь, или сам какого-нибудь прохожего выбираешь и ловко наблюдаешь за ним, до самого дома провожаешь. В комнату свою входишь и проверяешь — под кроватью никого нет? В шкафу? За занавеской? Интересно. И уж, конечно, на девчонок смотришь по-особому, эдак таинственно, загадочно, многозначительно. Они от этого дохнут как мухи. Посмотришь на нее, и все, она твоя. Я на одноклассниц еще в пятом заглядывался, ну, а уж в восьмом… И заарканил-таки самую красивую — Ленку Царнову. Между прочим, еще тогда, когда она гадким утенком была. Но я угадал, предвидел. И не ошибся — к восьмому классу без дымчатых очков смотреть на нее не полагалось. Красоты — ослепительной! Где-нибудь в Майами — первое место на конкурсе «Мисс Америка» гарантировано. Она, правда, мне нравилась, жутко, эдакая детская увлеченность, переросшая в любовь, точнее, детская любовь, переросшая во взрослую, вполне мужскую увлеченность. Во всяком случае, в девятом классе она мне в благодарность за мою верность подарила то, что обычно жены дарят мужьям в первую брачную ночь. Кстати, верности-то особой не было, я ей в самый пылкий период нашего романа изменял направо и налево. Тут уж я ничего не мог поделать. Не мог противиться своей натуре. И настояниям девиц тоже. Когда я Жукову рассказал, он чуть со стула не упал.

Вообще он парень мировой. Люблю с ним дружить. И стараюсь его перевоспитывать, уж очень он какой-то прямой, как линейка, весь правильный. Еще бы — военная косточка. Дед — ветеран, полковник, отец — полковник, все пограничники, и сам он спит и видит диверсантов ловить, даже собака у них — овчарка Акбар.

Мы еще в пятом-шестом классе обретались, а товарищ Жуков, Андрей Андреевич, уже твердо знал свою жизнь наперед. Скучища. А почему скучища? Я тоже свою знаю наперед. Как-то сидим мы с моей Ленкой в кафе-мороженом (я любил с ней в публичных местах возникать — все хмыри на нее заглядываются, мне завидуют), сидим, и я ей излагаю свою жизненную программу пятилеток на десять вперед.

— Значит, так, — рассуждаю, — кончаю школу, с медалью желательно (мы только-только в десятый перешли, до занятий еще все лето), и в институт.

— В армию не возьмут? — спрашивает.

— Не возьмут, — отвечаю со злорадством, — представь, не возьмут. Мне года не хватает, я же вундеркинд, прямо из яслей — и в школу.

Понимаю ее — ревнючка она жуткая, ей бы хотелось, чтобы я в армии после школы пару лет проторчал, вроде карантина — какие там романы, там «Раз-два!», «Налево!», «Направо!» Не до девок. Вернусь, как раз готовый жених, она тут как тут. А в институте, да еще в инязе, да еще столичном! Тю-тю! Там есть на кого глаз положить. Так что причины для волнений у нее, конечно, есть.

Я продолжаю:

— Кончу институт, с двумя, а то и тремя языками. Пойду переводчиком. Между прочим, с английским я и синхронистом могу работать. А может, еще курсы ООН кончу. Словом, года на три-четыре мне загранка обеспечена, — и честно добавляю, — скучать только буду по отцу, матери, — она отводит глаза, я беру ее за руку, — по тебе…

Она молча пожимает плечами.

— Нет, серьезно, — и я говорю серьезно, — мне трудно будет без тебя.

— Тебе сколько лет будет, когда кончишь институт? — спрашивает.

Смысл ее вопроса мне понятен, но мне не нравится, что она задает его так откровенно, в лоб.

— Двадцать с хвостиком, — отвечаю, начиная злиться, — для начала служебной карьеры достаточно, для обзаведения семьей, пожалуй, рановато.

— «Карьерой» — слово какое-то старомодное. Коллежский асессор четырнадцатого класса Рогачев, из мещан! — она невесело смеется.

— Чего зубы скалишь? — злюсь, а потому становлюсь грубым. — «Карьера» — теперь вполне принятое слово, спортивная карьера, например. Делающий карьеру — не обязательно карьерист.

— Не обязательно, — соглашается она, — но иногда совпадает.

Я понимаю, кого она имеет в виду, но обострять разговор не хочу. В конце концов, до окончания института еще миллион световых лет, надо сначала кончить школу, поступить, проучиться и т. д. И потом, почему не жениться на Ленке — красивая, толковая, любит меня, и я ее, по-своему, конечно, но все-таки. Между прочим, я слышал, что в некоторые загранкомандировки неженатых не посылают. Надо справиться у отца.

— Ладно, Ленка, — говорю примирительно, — ну что мы за пять лет до события цапаемся? Давай доживем.

Обнимаю ее, целую, она прижимается ко мне, все-таки она любит меня. И я…