— Не такой я представлял войну, — признался он.
— Всё, что мы представляем, о чем мечтаем, оказывается не таким. Мы ждем, что будет изюм с финиками и немного соли, а получаем в лучшем случае пресное просо. Война — это много тяжелого, грязного, монотонного труда, который перемежается короткими периодами ужаса и мгновеньями счастья, если победил или просто выжил. Затем приходит время воспоминаний — изнанке наших представлений и рассаде для чужих мечтаний, в которых останутся только изюм с финиками и немного соли, а вся остальная безвкусная каша куда-то исчезнет, — поделился я жизненным опытом.
— Иногда мне кажется, что ты старше меня на много лет, как мой отец, — поделился юноша.
— Мне тоже иногда кажется, что я старше самого себя! — отшутился я.
Поутру мы благополучно переправились через реку и прибыли в каструм. Как я и предполагал, Неподкупный оказался тем еще жлобом. Вино и масло у нас отобрали сразу и безвозмездно, оставив нам лишь по амфоре того и другого. Остальное, кроме оружия и доспехов, продали без нашего ведома и, как мне сказали, за сумму, которая составляла всего треть цены, из которой половину отдали нам. То есть мы получили одну шестую часть добычи. На оружии и доспехах мы подняли почти столько же, как за тридцать два груженых мула. В итоге моя доля составила всего сто тридцать четыре серебряных денария. Это было немного больше моей годовой зарплаты, но намного меньше полученного за трофеи после налета нумидийцев. О чем я и сказал Кезону Мастарне.
— Значит, мы правильно сделали, что не рассказали командованию всего о том налете, — сделал вывод юноша.
Я тоже сделал вывод, что незачем рисковать, шляясь по ночам, чтобы делать богаче несостоявшегося взяточника.
25
Дело было к вечеру, делать было нечего. Мои соседи по палатке играли в тали. Для этой игры используют таранные кости копытных животных (в русском просторечье «бабки»), в основном овец и коз. На Руси игра с такими костями и называлась бабки, но там их расставляли на кону и выбивали битком — более крупной, часто залитой свинцом, а здесь три бабки бросали, как игральные кости, только в счет шли не очки, а на каких гранях замерли, брошенными на землю. Цифры ведь мало кто знает, считать не умеют. Самой выигрышной считали комбинацию, когда все три бабки в разном положении, а самой проигрышной — когда в одинаковом. Плевая вроде бы игра и не под интерес, самое большее — под щелбаны, потому что азартные запрещены в армии, но легионеры рубились в нее так, словно каждая ставка равнялась годовому жалованью. И тут зазвучала труба, причем сигналила боевую тревогу. Сигнал этот такой же и у моряков, так что я сразу понял.
Быстро надев доспехи и схватив оружие, обитатели моей палатки убежали на место сбора, которое у каждой центурии свое. Обычно это место на стене рядом с палаткой. На этот раз дежурные передали приказ из штаба, чтобы все подразделения, кроме назначенных охранять лагерь, начали выходить за его пределы и строиться в походную колонну. Как мне сказал дежурный офицер, большой отряд конных нумидийцев под командованием своего царя Югурты напал на центурию, охранявшую скот. Первыми поскакали туда все кавалеристы, десять турм по тридцать человек в каждой, а за ними быстрым шагом пошли четыреста велитов и десять манипул легионеров — треть пехоты легиона. Вторая треть пехотинцев присматривала на позициях за осажденным городом, а третья — охраняла лагерь.
Я бы с удовольствием прогулялся с ушедшими на помощь, но нас никто не позвал. Даже к обороне лагеря не привлекли. Зато Кезона Мастарну его родственник-кавалерист взял с собой.
Солнце еще не зашло, до отбоя время оставалось много, поэтому я взял оставленные без присмотра бабки и пошел к своим подчиненным, чтобы сыграть с ними. Чем только от скуки не займешься! Выбрал палатку, где жили три велита-галла, среди которых был и Дейти. Он всячески выказывал мне свое расположение с тех пор, как на реке Мутул прикрыл его и вернул оружие. В палатке, чтобы не нарваться на наказание, потому что какой-нибудь шибко ретивый офицер мог обвинить в игре на деньги, мы начали метать бабки. Я собирался поучиться с такими же неумехами, как сам, но оказалось, что галлы умеют играть в тали не хуже римлян. Пришлось мне почти постоянно проигрывать. Не помогало даже то, что новичкам должно везти. Меня оседлала жуткая непруха. Как ни брошу, бабки падают одинаково, словно заколдованные. Видимо, были какие-то технические приемы, которых я не знал. Галлы смеялись надо мной и выигрывали.
Игру опять прервал сигнал тревоги. Видимо, тали как-то дружат с трубачами.
— Нас это не касается! — пренебрежительно произнес я, решив, что собираются послать подмогу ушедшему отряду, и продолжил игру.
Суета и крики возле палатки заставили все-таки нас отвлечься.
— Что случилось? — спросил Дейти, высунув голову из палатки.
— Нумидийцы атакуют! — крикнул какой-то легионер таким тоном, что стало понятно, что ситуация очень серьезная.
— Передайте всем нашим, чтобы собирались возле моей палатки! — приказал я и побежал к ней.
По проходам бежали легионеры к дальней от города стене. Видимо, там атаковали враги. Моя палатка стояла у ближней к городу стены, поэтому возле нее было меньше суеты. Я быстро надел кольчугу, шлем и поножи. Римляне носят всего один понож на правой ноге. Считается, что левую прикрывает щит. Пару поножей сейчас носят только греки и персы, поэтому мне, перегрину и вроде бы греку, хоть и таврическому, прощалось такое излишество.
К тому времени, когда снарядился полностью, возле палатки собрались все мои подчиненные. Поскольку мое подразделение не входило в легион и штатного места в обороне не имело, а на ближнюю сторону каструма нападали слабенько, скорее, демонстрировали намерение, я повел своих бойцов туда, где крики и звон оружия были громче, на противоположную сторону.