- Держись! Ноги вместе. – Ибрагим не переставал заботиться о новичке.
- Помню.
В ноги ударило, но Максим с помощью Ибрагима устоял на ногах. Захрустела галька. Сверху шелестя и хлопая, падало полотнище парашюта. Соловей, уже освободившийся от парашютной упряжи, легко бросил Максиму тяжеленный рюкзак, молча развернулся и легко побежал в сторону Коновальца. Максим поймал рюкзак и уже незаметным для себя движением закинул за спину, автоматически закрепил лямки и зашагал за Соловьем.
Потом был бег. До ближайшей деревни было пятнадцать километров, и Коновалец решил преодолеть их как можно быстрее – до того как рассветет. Они успели. Солнце взошло точно в тот момент, когда лагерь был разбит, замаскирован, а бойцы отдыхали. Коновалец раскупорил полевой рацион, разогрел себе кофе и, хрустя галетой, объявил:
- Всем, кроме Чабана и Перста два часа на отдых. Чабану и Персту готовиться к отправке в деревню. Переодеться, упаковаться. Оружие и рации не брать.
Бойцы остались отдыхать, а Максим с Ибрагимом переоделись в штатское. Высокие сапоги, куртки с капюшонами. Вопреки приказанию Коновальца Максим взял с собой «Вул» в предплечевой кобуре и нож. Ибрагим это заметил, стрельнул глазами в сторону входа в палатку – не заметит ли Коновалец и сунул себе нож за голенище и штатный ГШ за пазуху.
Последний километр до деревни шли почти открыто – в полный рост, не пригибаясь. Разве что держались в стороне от дороги. Грунтовая дорога преодолимая только на внедорожнике соединяла деревню с райцентром, а от него уже на хорошей машине можно было добраться и до Новосиба. Но сейчас нужно было добыть машину с хорошей проходимостью. В этом и был смысл вылазки.
Деревня когда-то была пристойная. Дома в основном двухэтажные. Из крепкого местного леса, с пласто-керамическими крышами. На многих домах тарелки спутниковой связи, по нынешним временам, к сожалению, почти бесполезные. Но при этом деревня имела печать упадка. Кое-где неубранные дворы, гниль, выбитые и не вставленные окна.
- Хорошо живут. Староверы наверное. Наши-то - победнее будут. – сказал Ибрагим и поправился. – Жили.
- А «наши», это кто? – поинтересовался Максим. – Мусульмане что ли?
- Наши – это наши. В Россию еще мой дед перебрался. В начале века. На стройках работал. Много работал - за сыном не уследил, тот мусульманином так и не стал – неверующий он был. Женился на русской. А я-то уже крещеный. По новому обряду, естественно.
- А зовут Ибрагимом.
- В честь деда и назвали. А крещен я Михаилом.
- Занятно.
- Да уж куда занятнее. Россия – матушка. Вон, смотри – Ибрагим показал пальцем на двор самого богато украшенного трехэтажного дома – «Нива» новенькая почти. Хорошо бы если на ходу. Сразу прыгнем, и поминай, как звали.
- А купить никак? Помнишь про «не укради»? – усмехнулся Максим.
- Помню. Есть ложь во спасение, значит, и воровство во спасение обязано быть. Даже убийство во спасение есть. Я вот уже сколько раз во спасение убивал. Работа такая. Служба. А местному населению видеть нас никак нельзя. Незачем им это. – Ибрагим махнул рукой в сторону задних ворот – Ладно. Давай-ка быстро осмотримся и будем брать. Ты канистры возьми. Две, а лучше три. А я – в машину.
И они разбежались. Максим в сторону сарайчика, Ибрагим к «Ниве». Когда Максим подбежал к сараю, его внимание привлекли странные звуки, раздающиеся изнутри. Какое-то мычание. Или рычание. Коров Максим в детстве видел в деревне, куда родители выезжали из Москвы каждое лето. На корову не похоже. «Может овцы?» подумал Максим. Звук повторился. «Нет. Нет тут никаких овец».
Максим прошел мимо бочки с бензином, мимо канистр и осторожно приотворил ворота сарайчика. Он в принципе внутренне уже был готов увидеть что-то неприятное. Но не это.
Сарай был изнутри подперт двумя столбами. К каждому столбу толстой грязной веревкой был примотан стул. На одном стуле сидела привязанная пожилая седая женщина. Она давно потеряла сознание и свесила на плечо голову, с выбившимися из под платка седыми прядями. «Мычание» издавал старик так же привязанный к стулу, с грязными тряпками во рту. Он грыз эти тряпки, напрягал все силы, чтобы порвать связывающие его веревки, но ничего не выходило. В его глазах была какая-то мольба слитая с ужасом, и болью. Он смотрел вперед себя, где на верстаке пропитанном машинным маслом лицом вниз лежала обнаженная девочка лет десяти-двенадцати, дергаясь как умирающая бабочка. А над ней завис мужик, сквозь распахнутую рубашку которого отлично было видно мощные грудные мышцы поросшие кучерявыми волосами. У мужика были спущены штаны, и он резко двигался вперед и назад. Ему явно нравился процесс.