Во всяком случае, лицо Тютчева так интересно и значительно, что можно простить недостатки, найденные в нем Павлом Михайловичем и Крамским.

В декабре 1876 года, когда Крамскому пришлось бросить Париж, картину и предполагавшееся участие в трех выставках из-за тяжелого нервного состояния жены, он писал Павлу Михайловичу и просил дать ему работу, чтобы начать выплачивать долг. Павел Михайлович, как видно, просил его заняться портретами Некрасова, Салтыкова-Щедрина и А. Г. Рубинштейна.

22 января 1877 года Крамской сообщает: «Рубинштейн возвратится в мае, тогда и писать будем. Салтыков (Щедрин) в среду будет у меня, начинаем. Некрасов же умирает, но с ним хотели переговорить и Гончаров и Щедрин. Говорят, он никогда не был так хорош, как теперь. Не знаю, что будет».

С больного Некрасова все-таки удалось сделать портрет. Даже два. Второй – картина.

25 января Павел Михайлович отвечает:

«Уже особенно-то спасибо Вам за то, что Салтыкова так скоро залучили. Я забыл спросить Вас, какого размера предполагаете сделать этот портрет. Мне кажется его следовало бы писать с руками. Дай бог, чтобы вышел удачен».

В том же письме, где Павел Михайлович выражает радость, что портрет Салтыкова налаживается, он говорит: «Хорошо бы очень было, если бы удалось успеть написать Некрасова. Уж очень бы рад я был».

Через неделю ему не терпится, и он снова пишет: «Сегодня окончилась неделя, которую Вы предполагали всю провести у Некрасова, очень интересно бы мне знать состоялась ли эта работа и как она идет?»

16 февраля Крамской отвечает: «Как я говорил, так оно почти и вышло. Я дежурил всю неделю и даже больше у Некрасова, работал по 10-ти, по 15-ти минут (много) в день и то урывками; последние 3 дня, впрочем, по 1Ѕ часа, так как ему относительно лучше. А что выходит – не знаю, делаю, что могу при этих условиях. Сначала нарисовал кое-что углем, зафиксировал и затем красками ткнешь то тут, то там – ну, оно вышло нечто. Говорят, похож. Но ведь это говорят, сам же я не слишком доверяю. В настоящую минуту оставил портрет на несколько дней отдыхать, так как Некрасову лучше (временно), и доктора говорят, что ему, пожалуй, будет еще лучше; и это может протянуться несколько недель, и что я, стало быть, успею еще. Когда я начал портрет, то убедился сейчас же, что так сделать его, как я полагал, на подушках, – нельзя. Да и все окружающие восстали, говорят – это немыслимо – к нему не идет, что Некрасова даже в халате себе представить нельзя. И потому я ограничился одною головою, даже без рук. Дай бог справиться мало-мальски хоть с этим. Задача, прямо скажу, трудная, даже едва ли возможная для кого бы то ни было, и если мне удастся сделать хоть что-нибудь сносное, я, право, буду считать себя молодцом».

Щедрина и Некрасова Крамской пишет одновременно. В письмах они все время упоминаются рядом. Павел Михайлович говорит о новых заказах – Самарина и С. Т. Аксакова и посылает материалы – фотографии. Но просит, не откладывая, кончать первые два.

В марте Крамской пишет: «Портрет Салтыкова почти кончен. В живописи не бог знает что, но похож будет. Некрасов тоже похож, и все находят, что хорош, но я скажу (по секрету), что прежде, чем взять его, нужно еще посмотреть».

29 марта Крамской пишет: «Портрет Салтыкова кончен. Некрасова завтра кончаю. В портрете Салтыкова есть большая перемена в фигуре и кажется лучше: стола вовсе не существует и обе руки находятся налицо… Послать к Вам Салтыкова и Некрасова не могу, так как надо сделать копии, с Салтыкова одну, а с Некрасова две: для жены и сестры его. Сам Некрасов просит очень, я отказал сестре, когда она просила. Разумеется, не я буду этим занят. Нужно сказать еще, что портрет Некрасова будет мною сделан еще один, и я его уже начал: в малом виде, вся фигура на постели и некоторые детали в аксессуарах. Это нужно, сам Некрасов очень просил, ему он нужен на что-то: «потом (говорит) вы его возьмите себе, но сделайте, пожалуйста». В этом (маленьком) голова уже кончена, словом, я кажется работаю. Что касается М. Е. Салтыкова, то, должно быть, надобно помириться с этим портретом: он вышел действительно очень похож, и выражение его (жена очень довольна), но живопись немножко, как бы это выразиться, не обижая, вышла – муругая и, вообразите, – с намерением. Я, видите ли, почему-то вообразил, что его нужно написать в глубоком полутоне, но и написал, а теперь вижу, что мог бы не умничать. Словом, в этом портрете Вы не сделаете никакого порядочного приобретения в смысле искусства, но как свой товар нельзя же хаять перед покупателем, то и скажу Вам, что он и не совсем же плох, а только темноват, но зато похож. Я хотел еще сказать Вам, что с Некрасовым чистая беда – ведь дежурить приходится каждый день, а работаешь ј часа, много Ѕ часа. Ну, да теперь кажется отделался».

11 апреля Крамской опять пишет о портрете Некрасова: «Скажите мне, оставите ли Вы для себя другой портрет Некрасова? Вся фигура на постели, когда он пишет стихи (а какие стихи его последние, самая последняя песня 3 марта «Баюшки баю!» Просто решительно одно из величайших произведений русской поэзии!). Голова в том же повороте, в руке карандаш, бумажка лежит тут же, слева – столик с разными принадлежностями, нужными для него; над головою шкаф с оружием охотничьим, а внизу будет собака. Я спрашиваю об этом потому, что у меня возьмут его другие. Размер его в 1Ѕ аршина».

15 апреля Павел Михайлович пишет: «Относительно другого портрета Некрасова, или лучше сказать картины, я могу сказать, только увидевши его, но до того ради бога не отдавайте никому, а я буду через неделю, именно 22 или 24 числа».

Жизнь идет. Крупные личные и общественные интересы занимают Крамского. Переписка с Павлом Михайловичем касается большой картины Крамского, отбора картин для Всемирной выставки в Париже. Несколько месяцев о Некрасове между ними не говорится.

Некрасов умер 27 декабря 1877 года.

Павел Михайлович писал Крамскому 5 января 1878 года: «Вы хотели Некрасову положить на ноги халат, нужно поскорее захватить его подлинный халат, пока его не захватил какой-нибудь горячий поклонник или не отдали какой-нибудь старухе на кацавейку. Может быть, и еще что-нибудь нужно успеть сделать с натуры – пока еще может быть цела обстановка страдавшего поэта».