— Даже не пытайся, — ответила многоопытная старуха. — Тогда дополнительно к поясу на тебе начнет появляться шлем с опущенным забралом… Такое было с Франческой… Забудь даже думать.
— Так что же?..
— Ничего, — вздохнула старуха, — от судьбы и от Бустаманте еще никому не удавалось уйти. Так и будешь ты в этом поясе, покуда не полюбишь Бустаманте всем сердцем.
— Но мне совсем не нравится этот Бустаманте! Он совсем не в моем вкусе!
— Бедная Николетта говорила буквально то же самое… Я устала, девочка. Мой последний совет: не ходи с этой бедой к святым отцам. На костре тебя, конечно, не сожгут, но поймут неправильно. — Старуха дала понять, что хотела бы вздремнуть. Луиза, убитая такими новостями, ушла к себе на шестой этаж. На лестнице нарочно дотронулась до спины младшего брата, спавшего поперек ступеней, ощутила резкий холод на бедрах — и отправилась рассматривать железное украшение и так просто, и при помощи зеркала.
Подробный очерк дальнейших бед Луизы приводить не стоит, он вызвал бы слишком глубокое сострадание у читателя, а чего Луиза терпеть не могла больше всего, так это когда ее жалели. С благословения прабабушки она взяла в баре расчет, заняла у родичей все, что они могли отдать, и покинула Геную. Она перебралась в Милан, потом в Турин, жила в Марселе, в Париже, в Руане; отовсюду приходилось уезжать, как только ее непреодолимая боязнь мужчин начинала вызывать подозрения. Слух про «девушку в железе» пошел довольно громкий, не каждый же мужчина начинает приставания с прикосновения к руке. Луиза могла бы стать лесбиянкой, даже кое-что попробовала, — нет, это было не для нее. Она решила стать феминисткой: пересекла Ла-Манш и водворилась в Лондоне под наиболее широкое из феминистских крыльев — под крыло к Александре Романовой. Вообще-то серьезные феминистки с Александрой не желали даже дела иметь: эти гнусные предательницы женского дела считали, к примеру, что три четверти женщин в правительстве — вполне достаточно. Романова к таким полумерам относилась с презрением. Луиза ей понравилась: и тем, что женщина, и тем, что итальянка, и тем, что мужики ей нужны, как зебра на дерби. Луиза получила звание руководительницы итальянской секции, офис, двухкомнатную квартиру и скромное ежемесячное содержание.
Так жить было уже легче, но именно так было жить с каждым днем все невозможней и невозможней. Луиза, научившись болтать на нормальном английском языке — а не на том, на котором болтают в генуэзских барах, — стала захаживать к гадалкам. Везде ей почему-то предсказывали семейное счастье, и она, едва расплатившись, к такой гадалке больше не захаживала. Семейное счастье с неаполитанским волшебником было для нее хуже пояса невинности, а в поясе невинности о семейном счастье даже слышать смешно.
Однажды забрела она к ветхому старцу, гадавшему исключительно по темной воде в туманной чаше. Старец долго глядел в чашу, потом вернул Луизе все деньги, по уговору заплаченные вперед, — кроме пяти фунтов «за вход», как и было указано в рекламе, — и сказал, что в Лондоне Луизе никто не поможет.
— Позвольте дать вам на прощание бесплатный совет. Обратитесь к мисс Норман. Правда, она живет в Портленде, но ваш случай таков, что в Соединенном Королевстве, пожалуй, вам вообще не к кому обратиться, кроме нее.
Портленд располагался не близко, почти в Корнуэльсе, но Луиза плюнула, одолжила у тетки Александры дурную «тойоту» — и махнула к морю, в Портленд. Адрес мисс Норман ей дал там первый же полицейский, но проводил тем же взглядом, которым провожают на плаху. Впрочем, одно дело — доехать, другое достучаться к мисс. Та была несомненно дома, часы приемные обозначены на вывеске, но не открывала добрый час. Однако терпение Луизы было сейчас столь же незыблемо, как и пояс невинности, коего на ней сейчас, впрочем, не было. Гадалка, относительно молодая особа, все же дверь отворила, без ворчания и без объяснений — а также и без задатка — провела Луизу на второй этаж. В комнате для гадания Луизу поразила необычная даже для людей гадальной профессии птица — восседавший на подоконнике ярко-лазурный, исключительно красивый попугай.
— Non, rien de rien… — бесцеремонно заявил попугай.
— Не тревожься, и тебе перепадет. Это он боится, что ему о вашем визите жалеть придется, — сказала мисс Норман уже гостье, но попугай не унимался:
— Non, je ne regrette rien!
— Ну и правильно, что не жалеешь. И не пожалеешь. Давайте, дорогая, прямо к делу. А то этого красавца мне клиент из Люксембурга подарил, он за ним в Россию ездил… Это — гиацинтовый ара! Обожает орать по-французски все, в чем есть звук… Ну, вы слышали.
Мисс Норман достала колоду карт, трижды заставила Луизу ее перетасовать, а потом быстро разбросала на столе широким веером. Середина оставалась пустой, в одном верхнем углу Луиза увидела даму бубен, признала в ней себя, в другом углу увидела осточертевшего короля червей — надо полагать, Бустаманте; приготовилась рассердиться, но гадалка жестом приказала молчать. Карты говорили ей что-то иное, чем всем иным людям.
Мисс Норман явно интересовали два других короля — трефовый и пиковый. Она перенесла их в середину расклада. Карты сами по себе задергались, им было там неуютно.
— Лежать! — прикрикнула мисс Норман на королей, будто на расшалившихся щенков. Короли замерли. Мисс Норман стала водить над ними рукой с растопыренными пальцами. Трефовый король пополз влево, пиковый завертелся на месте. Гадалка удовлетворенно кивнула и сказала: — Теперь не оборачивайтесь… Протяните руку, у вас за спиной ваза с фруктами… Не оборачивайтесь, я же сказала! Возьмите первый, какой попадется, и дайте мне.
Луиза и вправду не обернулась, но просьбу гадалки выполнила — передала ей крупный, красноватый апельсин. Гадалка положила его между королями, апельсин задрожал, повернулся еще раз и очень быстро пришел в бешеное вращение. Длилось оно довольно долго, апельсин менял цвет, от него понемногу шел дым. Луиза размышляла, что ж такое на вкус — печеный апельсин. Апельсин, однако, скоро унялся, вращение прекратил, — Луиза, боясь надевать при гадалке контактные линзы, плохо видела, за линзы ее уже не раз ругали, — мол, отвлекает, — но и она могла сейчас понять, что предмет на столе — никакой не апельсин. Гадалка взяла его в руки. Это был миниатюрный глобус.
Мисс Норман несколько раз перебросила глобус-апельсин с ладони на ладонь, — может быть, он и вправду был горячим. Потом достала фруктовый ножичек и отсекла ему верхушку. Внутри это был все-таки апельсин, но гадалку интересовала наружная сторона. Карты на столе переместились сами по себе: трефовый король уполз в сторону, как явно лишний, а пиковый, ковыляя с угла на угол, переместился под червонного и там замер, будто по струнке. Гадалка надела очки: глобус был маловат и для нее.
— Сорок четвертая параллель северной широты… — пробормотала она. — Вы из Генуи?