— Теперь у меня двенадцатое ноября праздник. Плевать. Но я не заначиваю ничего, и забудь это слово. Ты хоть понимаешь, что улетаешь на родину, в свое царство?
— Понимаю… — неуверенно ответил Джеймс: где-где он только не побывал в жизни, а вот на Аляске — никогда. И никогда не собирался. А вот теперь, значит, предстоит лететь на родную Аляску. Тьфу, в Аляску. Не маленькое, кстати, государство — в три раза больше Франции. Узнав, что избран царем Аляски, Джеймс кинулся читать о ней все, что мог достать, но книги на английском языке сейчас никому не выдавались, потому что перепечатывались кириллицей, а из того, что имелось по-русски, лучше всего читались рассказы очень забытого в Америке Джека Лондона. Джеймс проглотил том из его русского собрания сочинений и решил поставить в Ново-Архангельске памятник герою по имени Ситка Чарли, это тем более уместно, что сам Ново-Архангельск, попиравшийся пятой Вашингтона, назывался «Ситка» или «Ситха». Джеймс внимательно обследовал географическую карту и пришел в негодование: выяснилось, что граница между Аляской и Канадой была проведена не иначе как преступниками. Ибо Канаде достался прославленный Клондайк! Есть там золото или нет — неважно, но чисто исторически отрезать от Аляски верхнее течение реки Юкон вместе с Клондайком чудовищно! Еще и не повидав свою столицу, Джеймс уже ненавидел восточного соседа, Канаду. Очень жаль, что Гренландия с ней не расправилась, перепугавшись каких-то бродяг, по слухам, опять ушедших под воду в Гудзонов пролив, в двадцатых числах их выхода ждали на твердый берег. На плечи Джеймса ложилась тяжкая, царская ответственность: ему предстояло обуздать канадских агрессоров, пересмотреть несправедливую демаркацию, вернуть ставший родным по рассказам Джека Лондона Клондайк.
Снова выпили. Павел решил проверить добросовестность Настасий, вытащил из ведра темное, цвета пенки на топленом молоке, яйцо. Крутанул на скатерти, чтобы узнать — сырое или крутое. Яйцо завертелось: стало быть, крутое. Настасьи блюли традиции, яйца для еды приносились сношарю-батюшке крутыми, для купания — сырыми. Собственно говоря, приносили обычно еще ведерко пива и раков, но пива не то сварить не успели, не то постеснялись тащить вместе с черешневой, а раки — какие ж раки в июле, когда до сентября, до ближайшего месяца с буквой «р», то бишь такого, когда рак в тело входит и к промыслу годен, еще ждать и ждать. Словом, все правильно бабы сделали. Павел облупил яйцо и проглотил, и Джеймс повторил все за ним, в точности повторил, даже яйцо крутил зачем-то.
Покуда цари выпивали, крутили яйца и вспоминали былые подвиги, время текло незаметно, однако же текло, а на «Шаффхаузене» Павла прозвонил таймер. Время прилета в Ново-Архангельск было подгадано довольно точно, чтобы прибыть прямо в завтрашний день. Лайнер для путешествия Павел одалживал Джеймсу свой личный, тот, на котором к дяде летать. Но никаких дозаправок в Африке не предполагалось, сесть самолет должен был прямо в Ново-Архангельске, на аэродроме Святого Лазаря, возле бывшего вулкана… Не подавить бы ненароком ананасные теплицы… Озлившийся на Канаду Джеймс разрисовал карту Западного Побережья Америки так, что владения Царства Аляска должны простираться до Форта Росс и Сан-Франциско включительно, как было установлено некогда великими россиянами, а к югу от залива, в Монтерее, речь должна звучать испанская, а какое государство будет той землей владеть — безразлично: там, где говорят по-испански, должны оглядываться не столько на Москву, сколько на Сан-Сальварсан. За свое-то государство Джеймс был вполне спокоен: привыкши всю жизнь следовать только инструкциям, он и теперь знал, что в любой миг может запросить их в Кремле и они будут если не самыми лучшими, то всегда точными, не подлежащими двум толкованиям. К примеру, Джеймс по просьбе Павла легко и безболезненно перешел в английском письме на кириллицу, теперь вез с собой в Аляску часть тиража первой английской книги, отпечатанной правильным, пушкинским способом: «Тхе Лифе анд Адвентурес оф Робинсон Црусое».
Аэродром Святого Лазаря он тоже решил переименовать просто, в честь великого прадедушки Павла и в честь величайшего из Россиян Аляски «Александр»: именно в царствие государя Александра Благословенного Александр Баранов превратил Ново-Архангельск в столицу Русской Америки, именно в царствие Павла Второго, прямого потомка Александра, Аляска обрела независимость. От президента Сальварсана, прослышавшего о переименовании аэродрома, были завезены в Ново-Архангельск саженцы александрины, прославленной паразитоядной лианы: ими обсадили аэродром по периметру, и чистота воздуха вполне обеспечилась. Спешно строился мост, которым столица соединялась с основным континентальным массивом, оттуда в недалеком будущем планировалось проложить скоростную трассу на город Баранов, бывший Анкоридж, и дальше, к Берингову проливу. А вот что строить через него, мост или плотину, сейчас решали в Санкт-Петербурге, в Институте Северных Территорий имени Государя Павла Первого. Митрополит Фотий был извещен, что вскоре ему предстоит освятить либо плотину, либо мост, потому что постройка много времени не займет. Фотий не спорил.
Но таймер звонил, и Джеймс понял, что уже пора. Он налил еще раз и себе и императору, не вставая, нагнулся через стол, и тихо проговорил:
— Выпьем, государь, за то, чтобы все это сошло нам с рук.
— Что — все? — не понял Павел.
— А все. Все, все. — Джеймс чокнулся с Павлом и опрокинул бокал.
Павел подумал над оригинальным тостом, оценил, присвоил авторство и тоже выпил. К парадному подъезду подали ЗИПы. Катя вышла из дальних покоев, цари из-за стола, все наскоро погрузились и поехали в Шереметьево-2. Джеймс, Катя, челядь, подарки, хозяйственные мелочи, декорации для постановки мольеровского «Мнимого больного» в переводе на русский язык героя Российской Америки Александра Ротчева, — так порекомендовал отметить Джеймсу приезд в Ново-Архангельск всезнающий Сбитнев. Ну, а после венчания и коронации, конечно, — «Жизнь за царя», хотя Глинку Павел не переносил, а Джеймс вообще никакой музыки не воспринимал. Но момент обязывал.
Уже на взлетной полосе Павел поцеловал Кате руку, привстал на цыпочки и обнял Джеймса. Расставаться было горько, однако необходимо.
— При первой же возможности… — не договорил император.
— И я к тебе при первой же возможности… — так же глотая слезы, ответил Джеймс. Остальные слова так и не произнеслись.
Лайнер оторвался от земли, император отбыл в Кремль. Катя, отстегнув ремни, все-таки попросила старшую фрейлину принести жемчужное платье хотелось рассмотреть его поближе. Но заранее проинструктированная фрейлина-креолка отказала властным жестом, какому ее могла научить лишь одна женщина на свете.
— Нет, ваше величество. Под венец вы пойдете в другом платье.
— То есть как это? — неприятно удивилась Катя.
— Именно так. Жемчуг на свадьбе — слезы. Для вас приготовлен другой наряд. Личный подарок баронессы Шелковниковой. Думаю, он вас не огорчит. Государь Павел не осведомлен о свадебных приметах. А Елена Эдуардовна дарит вам на свадьбу другое платье. Под цвет глаз и согласно рангу.
Из подсобки вынесли что-то непостижимое. Белое подвенечное платье было расшито столь же богато, как и подаренное Павлом, но не умирающим жемчугом, а дорогими, специально подобранными изумрудами. Елена летала в Страну Великого Адмирала, благо недалеко от Парамарибо, специально была весной с инспекцией своих курилен и борделей. За огранкой, за пошивом платья, за изготовлением гарнитура «серьги-браслет-ожерелье-перстни» Елена проследила лично.
— Это хороший камень, — наставляла Катю фрейлина, помогая в примерке, укрепляет сердце, устраняет горести, помогает от бессонницы… От несчастной любви тоже помогает. И тот, кто носит изумруд, застрахован от страшных снов.
Последнее, подумалось Кате, очень не лишнее. Со времен алтайской беды страшные сны у нее бывали. Она поглядывала на дверь кабинета, в котором уединился Джеймс, и надеялась, что никакой страшный сон ей больше не страшен. В таком платье вправду не стыдно будет пойти под венец в храме Святого Германа Аляскинского, в столичном городе Ново-Архангельске в великом Американском Царстве Аляска.