Да, возможно? человек, с которым ты успел подружиться, через пару часов уже не вспомнит твоего имени. Ну и что? Сегодня забыли тебя, завтра забыл ты. Не так уж плохо, даже удобно: ведь вместе с хорошим забывается и плохое, это избавляет от желания мстить и вражды. Сегодня вы поссорились, а завтра можете начать сначала, не помня обид.

Каждый день начинается новая жизнь: без груза прошлого, без зыбкой неуверенности будущего. «Вечно молодой, вечно пьяный», – как в песне поется. Не пьяный, конечно, но мне всегда будет двадцать.

Не думать о хлебе насущном, ничего не бояться, делать что вздумается и не нести ответственности за поступки – может, это рай?..

О господи, такое и в кошмарном сне не приснится!

Скрючившись, я хватал ртом воздух. Все три голоса слились в один, в ушах стоял звон, казалось, вагоны не стучали, а исходили криком. Не в силах больше терпеть, я стиснул зубы и застонал.

– Парень, тебе плохо, что ли? – спросил один из мужчин.

От него пахло пивом, рыбой и луком. Наверное, ел селедку и запивал какой-нибудь «Балтикой». Внезапно я ощутил дикий порыв схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока голова не отвалится и не покатится по полу. Если бы таким способом можно было добиться правды, я бы это сделал.

Но он не знал ответов – да и вопросов себе не задавал.

– Все нормально, – выдавил я.

Помутнение прошло, и теперь мне хотелось, чтобы он поскорее убрался допивать свое пиво, и дружка своего прихватил.

– Ну, смотри. Нормально так нормально.

Мужчина похлопал меня по плечу и пошел в свой вагон. Его приятель, тот, что рассуждал про бочку с медом, тоже ушел прочь.

Снова я остался в одиночестве. Боль в боку постепенно отпускала. Что это был за спазм? Впрочем, какая разница? Главное, что боль прошла, и теперь я могу идти дальше.

Сколько еще осталось пройти? Мне никак не удавалось сообразить, далеко ли я от первого вагона. Хорошо хоть, что легко установить, вперед иду или назад: двигался я в ту же сторону, куда едет поезд, а значит, направление верное.

В поезде вроде бы вагонов двадцать. Бо́льшую часть я, судя по всему, прошел. Еще немного – и буду на месте.

«А если нет?! Что, если…» – снова вступил третий голос, но я приказал ему заткнуться. Нужно идти дальше, и скоро я смогу убедиться, что все в порядке.

Девятый вагон – в смысле, девятый по счету из тех, что я прошел, выскочив из ресторана.

Слышал где-то, что у японцев самой тяжкой пыткой считается пытка надеждой. Вот я бегу, верю в чудо, в то, что добрый машинист объяснит мне, что к чему, и подтвердит: через два часа поезд придет в Улан-Удэ. Я выйду на перрон, меня встретит отец, которого я не знал и не помнил, но которого сейчас хотел видеть больше всего на свете, и все пойдет-покатится своим чередом. Все будет как раньше, разве что в поезд я больше ни за что никогда не сяду. А так – снова начнется обычная жизнь, скучная и прозаическая, но такая желанная и недосягаемая.

Открывая дверь в следующий вагон, я страдал от неизвестности и надеялся на счастливый, нормальный исход так сильно и так страстно, что было жутко: если в итоге не сбудется, то сердце не выдержит, лопнет.

Десятый вагон. Одиннадцатый.