Валентина поцеловала сына в щеку, взяла за руку и села на стул, что стоял у изголовья. Обычно она принималась говорить с Федором, представляя, что он слушает. Рассказывала обо всем подряд, что в голову приходило. Врачи говорили, что какая-то информация могла оказать неожиданное воздействие, заставить его среагировать. Нужно было нащупать что-то, что связало бы его с миром, который он покинул – временно, конечно же.

Однажды Валентине пришло в голову принести в больницу Федины стихи и рассказы. Повинившись перед сыном, что тайком брала их, она принялась зачитывать вслух то, что он когда-то написал.

Хвалила, восхищалась, делилась впечатлениями, а в конце обязательно прибавляла: «Вот выздоровеешь, станешь писать еще лучше! Поступишь учиться в Литинститут, закончишь свой роман. Да и вообще много всего сумеешь написать и издать, и книжки твои с полок будут разлетаться в считаные часы! У тебя появятся миллионы читателей и поклонников, за автографом будет выстраиваться очередь, как за хлебом в голодный год…»

Валентина должна была сказать ему это раньше. Намного раньше. Сделать все, чтобы научиться понимать сына, дружить с ним и вставать на его сторону. Ибо кто, если не она, не мать?

Но ее мысли всегда были заняты другим: проблемами на работе, оплатой счетов, нехваткой денег… Она боялась, что Федора заберут в армию, злилась, что он нехотя учился и в конце концов бросил вуз, переживала, куда Федя сможет устроиться, чем станет зарабатывать на жизнь. Даже в тот день, который она не могла, не хотела называть последним, они разговаривали об этом.

Не о том, оказывается, нужно было беспокоиться. Не о том говорить.

Сегодня Валентина тоже хотела почитать сыну вслух и уже вытащила из сумки очередную тетрадку, но слова не шли с языка. На душе было тяжело, хуже, чем обычно. Возможно, виной тому был сон.

Она видела его уже несколько раз. Сон повторялся с небольшими вариациями, и Валентина не могла решить, что он означает, но при этом была убеждена: снится это неспроста. Сновидение несет в себе нечто важное, и если она поймет, что именно, то сумеет помочь Федору. А если нет…

Повинуясь неясному порыву, Валентина наклонилась к самому лицу сына, не выпуская его ладони из рук, и прошептала:

– Феденька, что мне делать? Сегодня снова тебя видела. Ты опять говорил про круг. Жаловался, что не можешь выбраться… – Валентина закрыла глаза, пытаясь максимально сосредоточиться, протянуть мысленную нить от своего сознания к сознанию сына. – Еще о проводнике что-то говорил и про то, что хочешь домой… Сынок, дай мне знать, помоги понять! Я не могу до тебя достучаться.

Она говорила еще что-то, пытаясь прислушаться к своим ощущениям, уловить – может, Федор подаст ей знак, но ничего не происходило.

– Извините, – прозвучало над ухом.

Валентина вздрогнула и открыла глаза, обернувшись.

– У нас процедуры, – сказала медсестра.

Ее звали Венерой, и она нравилась Валентине больше остальных. Внимательная, спокойная, эта женщина источала тепло и участие.

– Да, конечно.

Вставая со стула, Валентина неожиданно для себя призналась:

– Я его во сне видела. Федю. Не в первый раз уже. Он приходит и будто просит о чем-то, только я никак не пойму о чем.

Венера глядела с сочувствием, но молчала.

«Зря я это сказала, – подумала Валентина. – Что она может ответить?»