Его брови сходятся на переносице, взгляд становится жестким. Я хорошо знаю этот взгляд, обычно он адресован его оппонентам в суде — на тех снимках и коротких видеоматериалах, которые доступны в сети. Но сейчас он адресован мне, и смотрит он так, как будто именно я обвиняемая.

— Я не пила! — я повышаю голос в ответ. — Выслушай меня. Ты даже слова не даешь сказать. Я попросила принести мне сок, и…

— И после сока пошла танцевать.

В словак отца столько ядовитого сарказма, что мне становится физически больно. Может, у меня просто так выходит интоксикация, а может, это что-то другое, но я начинаю задыхаться.

— Не веришь мне — спроси Рин! Спроси…

— Твою Рин вырвало прямо в коридоре на официанта. — Отец брезглива морщится. — Видела бы тебя твоя мать!

Я замираю — на мгновение, а потом выдыхаю ему в лицо:

— Мама сейчас гладила бы меня по голове! А вот если бы она сейчас увидела тебя, ее бы тоже стошнило!

Звук пощечины гораздо громче, чем то, что я чувствую. Я даже не уверена, что я это чувствую, что я это могу осознать — раньше отец никогда меня не бил. Он замирает, словно сам не может поверить в то, что произошло, а я шагаю назад.

— Лаура…

Я уже не слушаю. Поднимаюсь по лестнице, если быть точной, взлетаю наверх. С треском захлопываю дверь.

Врач все-таки был прав, у меня все прошло. Кажется, даже гораздо быстрее, чем десять минут, но точно я не уверена и сейчас думаю, что лучше бы не проходило. Щека горит огнем, перед глазами — бесчисленные снимки из ресторана. На каком-то из них захвачен кусочек картины, которую я рассматривала. У меня чувство, что все это происходит не со мной, но нет, все это происходит именно со мной.

Чем отчетливее я это осознаю, тем сильнее мне хочется кричать.

Как такое могло произойти?! Да никак! Если только кто-то не подлил или не подсыпал мне что-то в еду или в сок.

Мысль об этом приходит в то же самое время, когда открывается дверь. Я поднимаю голову, чтобы сказать отцу, что мне мутно побыть одной, и замираю.

Потому что на пороге стоит Торн.