– Я… я помню его…

– Правда?

Она моргает.

– Очень смутно. Но я видела его когда-то. Я… – Мама качает головой. – Очень обидно: какие-то обрывки картин, короткие образы, вызывающие странное чувство. – Она кладет руку на сердце, и я вижу в зеркало заднего вида, что она закрывает глаза. – Это чувство… – Глаза ее резко распахиваются. – Но потом оно пропадает.

– Я как-то читал, – говорит Том, – что наши воспоминания постоянно меняются, поэтому мы помним только ту версию, которую вспоминали в прошлый раз, а не первоначальное событие.

Я закатываю глаза и смеюсь. Однако мама так и сидит с застывшим лицом, что для нее совершенно нехарактерно. Она прижимается носом к стеклу, словно ребенок, ждущий чего-то, но не решающийся об этом сказать. Я смотрю на Тома – тот пожимает плечами. Я продолжаю вести машину вверх по холму, пока мы не доезжаем до ряда из двенадцати владений, известного как Скелтон-Плейс. Въезжаю на гравийную подъездную дорожку, которая расходится веером, ведя к воротам домов, и радуюсь, что сегодня здесь нет журналистов. Прошло две недели с момента обнаружения тел, и я надеюсь, что СМИ уже переключились на другие истории.

– Боже, какой мрачный лес, правда? – говорит мама. – Он окружает всю деревню. Мне кажется, что я попала в лес из «Красной Шапочки».

– Он действительно кажется мрачным, особенно в пасмурный день, – подтверждаю я.

– Странно, что у отдельных коттеджей нет названий, – продолжает мама. – Посмотри, какие здесь красивые глицинии. И крыша из дранки… Дом номер девять по Скелтон-Плейс – это так… не знаю, как и сказать. – Она слегка вздрагивает. – Звучит зловеще.

Я понимаю, что мама имеет в виду, хотя меня и раздражает, что она во всем находит недостатки. Мне это название тоже не кажется красивым. Оно не подходит к нашему маленькому владению. Коттедж не очень большой, и за него дали бы меньше, чем за бабушкин дом в Бристоле, но я никогда не жила в таком красивом месте, таком уютном и идеальном, точно с открытки. Глициния сейчас в полном цвету, она обвивает фасад дома, как синевато-сиреневое боа из перьев. А с подъездной дорожки не видно огромной ямы в заднем саду.

Если бы все было по закону, здесь должна была бы жить мама со своим очередным карманным бойфрендом, а не мы с Томом. Я предлагала маме, чтобы мы платили за наше проживание в коттедже небольшую сумму из наших сбережений. Она отказалась. Насколько я знаю, у мамы нет другой недвижимости. Она снимала квартиру, где я выросла, в Бромли, в Кенте. Говорила, что ей не нравится быть скованной постоянным местом проживания. Мне это всегда казалось немного… безответственным.

Мы до сих пор не оформили документы на наши с Томом имена. Я собиралась затронуть эту тему с мамой до того, как мы начали работу над пристройкой к кухне, но так и не собралась. Точно так же как мне пока не удалось поведать о своей беременности. У нас такое бывает постоянно, и я это осознаю.

Выхожу из машины и потягиваюсь. У меня болит спина, меня подташнивает. Я глубоко вдыхаю деревенский воздух, пока мама и Том вылезают из машины; мама хихикает, когда ее каблук запутывается в ремне безопасности, а Том смеется, помогая ей. Он хорошо ладит с людьми. Такой терпеливый… Я знаю, что он будет отличным отцом.

– Здесь немного грязно, – говорит мама, ступая на подъездную дорожку. – Это навоз?

Я строю гримасу, обращенную к Тому. Когда обхожу машину, чтобы присоединиться к ним, вижу, что кто-то стоит у живой изгороди в конце нашей подъездной дорожки. Я замираю. Это снова тот мужчина. Тот самый, которого я видела на днях, когда он притаился у ограды коттеджа. Тот, которого – несомненно – я видела возле бабушкиного дома престарелых.

– Том! Этот человек… – начинаю я, но Том тоже его замечает. Он передает Снежка маме и бормочет себе под нос:

– Чертовы журналисты!

– Почему они все еще здесь, если у полиции нет никакой новой информации? – восклицаю я. Сведения о проломленном черепе еще не опубликованы.

– Эй, – кричит Том, делая шаг вперед. Но мужчина исчезает за живой изгородью. Я смотрю, как мой муж бросается в погоню за ним по подъездной дорожке. – Эй! Подождите! – Добежав до въезда, Том останавливается, оглядывается на нас и пожимает плечами. – Он удрал.