Книги

Паноптикум. Книга первая. Крах

22
18
20
22
24
26
28
30
* * *

— Что? — вымолвил Филипс, чьё сознание безуспешно пыталось преодолеть действие транквилизатора, от которого силуэт Орокина двоился и плыл. — Наслаждаешься победой?

Помотав головой из стороны в сторону, словно освобождаясь от остатков сна, Алан огляделся вокруг. Комната для допросов представляла собой небольшую каюту, больше похожую на подсобку. Кроме стола и двух людей, сидящих друг напротив друга, в помещении больше ничего не было, не считая небольшой камеры, установленной под низким потолком.

— Победой? — Орокин прищурился, выразив непонимание. — Ты о чём, Алан? Может, ты имеешь в виду миллионы загубленных жизней, положенных на алтарь империи, чьим фундаментом стала мифологизированная история?

— И это говорит тот, кто пристрелил Тиберия Предателя в его же кабинете… — усмехнулся Филипс. — Раньше ты не был таким сентиментальным…

— Дело не в сентиментальности. Мы все меняемся, Алан, — парировал Орокин, разглядывая слегка помятое лицо собеседника, — в том числе и ты. Я помню, какой ты был раньше, когда мы вместе служили под началом Мартина. Ты был весельчаком и весьма компанейским парнем, а любая солдатская попойка в нашем гарнизоне никогда не обходилась без твоего присутствия. Мы были неразлучными друзьями, сражаясь бок о бок в проклятых джунглях Южной Америки. Но уже потом, когда мы встретились с тобою в Сенате, будучи членами солдатского комитета, ты был весьма скрытен и недоверчив, хотя тогда я и не придал этому значения, считая это следствием тех двух лет, что ты провел в плену у местных партизан…

Филипс перестал ухмыляться и, запрокинув голову, посмотрел в потолок. Глубоко вздохнув, он промолвил:

— Дружба, Уэйн, весьма расплывчатая категория, накладывающая на субъектов дружбы взаимосвязанные ограничения и обязательства друг перед другом. Но, как показывает жизнь, — при этом Алан пододвинулся чуть ближе к столу и положил локти на его поверхность, — чем больше ты доверился человеку, тем больший у него соблазн тебя предать…

От Филипса не укрылся вопросительный взгляд Орокина, который, судя по всему, принял сказанное на свой счет.

— Когда я попал в плен к южноамериканским партизанам, — продолжил говорить Алан, разглядывая своё отражение на металлической поверхности стола, — судьба свела меня с Тарквинием Энквитом — таким же, как и я, невольником, сидевшим со мной в одной клетке, которая была подвешена на толстые цепи, свисающие с пальм. Ты помнишь, Уэйн, эти…

Филипс пощелкал пальцами, пока не отрыл в глубинах памяти название этого тропического дерева.

— …молалинтовая пальма, — качнул он головой, — точно… В сезон опыления, они воняли как куча трупов партизан, гниющих на обочине, привлекая стаи больших зеленых мух. Трупы хотя бы посыпали сухим хлором, но этот…

Сморщившись, Филипс выразил чувство брезгливости.

— …этот тошнотворный запах… Хотя, был в этом и плюс, так как запах цветущих пальм перебивал смрад собственного дерьма… — Филипс усмехнулся с лёгким оттенком злобы. — В плен мой сосед попал на первом месяце контрактной службы — мечтал о месте клерка в каком-нибудь захудалом правительственном учреждении, поэтому находил какой-то романтизм в своём положении, подшучивая над невзгодами, постигшими нас на этой войне… Всё говорил, что армия нас ищет…

Алан негромко рассмеялся.

— В его розовых представлениях, надо отметить, было весьма весело бывать: розовые штурмовики, розовые спасательные команды и розовый, мать его, Император Тиберий, каждое утро спрашивающий у своего секретаря — не нашли ли рядового Тарквиния Энквита? — даже невозмутимый полковник чуть улыбнулся, услышав сарказм Алана.

— Ещё Тарквиний мечтал… — немного растянув окончание, продолжил говорить бывший глава Спектрата. — Мечтал, как увидит своих двоих детей, как обнимет свою жену и родную мать… Он вообще, по своей натуре, был каким — то мечтателем, но его веселый нрав и анекдоты поддерживали меня на плаву, что позволяло мне окончательно не свихнуться в этой помойке. Так мы просидели около года, пока мне не представилась возможность побега, которым я непременно воспользовался…

Как — то раз, одной лунной ночью я наслаждался прохладой, опершись спиной на прутья клетки. Мой сосед по несчастью давно уже спал, отдыхая от жары, стоявшей целый день… Внезапно показался охранник, который напился до такой степени, что в полуобморочном состоянии еле дополз до поста и, упав на землю, мгновенно уснул. Через прутья клетки я увидел то, что меня весьма воодушевило — ключи! Связка ключей свисала из кармана штанов этого ублюдка, отчего мне стало даже весьма дурно, так как сердце бешено заколотилось, отдавая стуком в виски. Но не вид ключей, заставил меня так мандражировать, а идея о том, как их можно было достать…

Еще в самом начале моего пленения я заметил, что пол клетки был обит досками, державшимися лишь на ржавых гвоздях. Одну из них я сумел расшатать за счёт собственного веса. Наступая на её края, я делал вид, что разминаю затекшие ноги, чтобы охрана ничего не заподозрила. Полгода последовательного труда принесло свои плоды — мне удалось вынуть небольшой гвоздь. Вставив его обратно в отверстие, я надеялся при случае им воспользоваться.

И вот, когда я глядел на соблазнительные ключи, торчащие из штанов спящего охранника, мне пришла идея согнуть расшатанный гвоздь в крючок и привязать к верёвке, которую я сплёл из длинных соломинок, выбранных из кучки прелого сена, служившего мне лежаком…

Филипс на мгновение замолчал, будто вспоминая то, как орудовал данной конструкцией.