Расследование

На следующий день после хладнокровного самоубийства агент Пирс получил приказ срочно явиться на встречу в конец девятнадцатого века.

Это, с беспокойством подумал он, было противу всяких правил: обычно агента, любого агента, старались держать подальше от его родного времени, по крайней мере в тысяче лет. Какая, в сущности, разница между Канадой двадцать первого века и Германией девятнадцатого? Для инспектора из …миллионного века ее, вероятно, и не существовало: они все были крайне эгоистичны и безжалостно манипулировали судьбами первобытных людей, живших и умиравших до изобретения технологий всеисторического контроля, покончивших с хаосом и неопределенностью достазисного мира. Но Пирс был очень молодым агентом. Так что… лучше просто узнать, чего хочет инспектор.

Кайзеровская Германия не относилась к числу областей, в которых Пирс мог считаться знатоком, так что он провел около субъективного месяца, готовясь к прибытию на встречу, и приобрел базовые навыки разговорного немецкого, попрактиковался в европейской истории того времени, изучил быт поздневикторианского Лондона в достаточной мере, чтобы свыкнуться с легендой о ничем не примечательном, в меру успешном предпринимателе, ищущем новых рынков сбыта продукции. После этого он вызвал Врата и вышел через них в общественный туалет на Шпиттельмаркт[16].

Берлин века, не знавшего бомбежек, не был имбирно-пряничным городком. Рынки источали отвратительные миазмы, пригороды представляли собой скопище безобразных угловатых блочных домишек, отапливаемых миллионами угольных печек и напиханных вплотную друг к другу, сколь хватало глаз. Основная нота в аромате, пронизывавшем утренний воздух, принадлежала лошадиному дерьму, а не выхлопным газам (хотя по соседству Рудольф Дизель уже начал работу над своими двигателями). Пирс поспешно выбрался из общественного туалета, опасаясь, что предыдущий посетитель воспримет его появление как надругательство над своей честью, подозвал извозчика и приказал ехать в шарлоттенбургскую[17] гостиницу.

В маленьком гостиничном вестибюле было нестерпимо душно. Оглядываясь кругом в поисках своего связника, Пирс то и дело отмахивался от навозных мух. Его телефон активировался, стоило ему выйти во внутренний дворик, где были аккуратно — чем хотя бы доказывалось наличие тут обслуживающего персонала — расставлены круглые столики и кованые стулья. И тут же он увидел знакомое лицо.

Пирс шел к столику, чувствуя себя преступником, гонимым на виселицу.

— Вы хотели меня видеть, — сказал он без предисловий. На столике уже стояла пара тарелок с чем-то зеленым и дымящимся. Рядом он заметил и два бокала. — А кто еще придет?

— Второй бокал для вас. Берлинер Вайссе[18] с душистым подмаренничным сиропом. Вы заслужили. — Кафка указал на пустой стул. — Садитесь.

— Откуда вы узнали… — Глупый вопрос. Пирс уселся. — А вы знаете, что это не мое родное время?

— Да. — Кафка поднял высокий бокал, полный темного пива, и сделал долгий глоток. — Это не имеет значения. — Он посмотрел на Пирса. — Вы закончили учебу. Гм. Черт побери, как же я ненавижу эту работу. — Он отпил еще пива.

— Что произошло? — спросил Пирс.

— Не знаю. Поэтому я вас вызвал.

— Это как-то связано с тем покушением на меня?

— Нет, — Кафка покачал головой. — Все гораздо хуже. Боюсь, что один из ваших преподавателей вышел из подчинения. За ним установлен надзор. Я решил привлечь вас к этому делу, потому что вам… вам может показаться уместным разрешить проблему самостоятельно.

— Один из преподавателей? — Несмотря на недовольство, Пирс был заинтригован. Кафка, человек из Департамента Внутренних Дел (хотя точные его функции оставались загадкой: разве не было сказано, что сам Стазис — лучшая полиция для себя самих в прошлом и будущем?), пожелал привлечь его к расследованию дела старшего агента, преподавателя? Поручить ему слежку за самим собой в будущем — еще куда ни шло, а это?

— Да. — Кафка поставил бокал на столик, но нижняя губа его изогнулась так, что было ясно: вкуса он не почувствовал. — У нас есть основания предполагать, что она работает на Оппозицию.

— На Оппозицию? — Пирс поднял бровь. — Но ведь никакой Оппозиции…

— Да будет вам, Пирс. Не стройте из себя наивного ребенка. У каждой идеологии в каждой из записанных версий истории находились противники. Почему мы должны составить исключение?

— Но мы… — Пирс не закончил. Фразочка больше, чем история готова была слететь с его губ. — Простите?