Когда я услышал своё имя, от неожиданности аж привстал, чем обратил на себя внимание окружающих. Все посмотрели на меня с уважением, а Мила так просто завизжала от радости. При всей её суровости и опасности на арене, в жизни она оставалась обычной девчонкой и иногда выражала свои чувства чересчур уж эмоционально. И мне это нравилось. Обычно нравилось, но в этой ситуации радости я не испытал.

Мила тем временем бросилась мне на шею и прошептала в ухо:

— Вот это сюрприз. Круто. Теперь мне по-настоящему будет за кого болеть.

Сказав это, девушка легонько прикусила мочку моего уха, видимо, её это всё сильно заводило. А вот мои эмоции были прямо противоположными. Но всё же я через силу улыбнулся и сделал вид, что всё нормально. Но при этом прокручивал в мозгу ситуацию и с ужасом понимал, что иного выхода из неё, кроме как выйти на турнир, у меня нет. Отказаться после такого эффектного объявления — означало предстать перед всеми трусом, слабаком и дурачком, который записался на турнир, а потом отказался.

Конечно, можно было попытаться объяснить, что меня записали без моего ведома, но в этом случае, разве что дураком бы не посчитали. А вот ярлык труса вполне мог и приклеиться, так что лучше уж быть избитым на арене, хоть этого и не хотелось, чем слава труса уже с подготовительного курса. Видимо, на это и рассчитывал тот, кто подал за меня заявку на участие. Но вот только кто это был?

Кто меня записал? Я попытался прокрутить в голове варианты, но их просто не было. Можно было подумать на Милу, но она так искренне обрадовалась этому, что подозрения отпали. Конечно, удивление можно было и сыграть, но я ощутил сильнейший всплеск восторга, исходивший от Милы, когда объявили моё имя. Знай она об этом заранее, внутренние эмоции девушки были бы другие.

Но кто тогда мог меня записать? И с какой целью? Ответа на этот вопрос не было. А пока я размышлял, Пётр зачитал четвёртый список и объявил, что жеребьёвка по парам будет проведена в день поединков. После помощника слово взяла сама ректор. Она поздравила всех участников, объявила, что нас освобождают от занятий до окончания турнира и пожелала всем хорошо подготовиться и достойно выступить.

Неожиданно Анна Алексеевна подошла к той части трибуны, где сидел наш курс. Она оглядела меня, Милу и Артёма и сказала:

— С вашей стороны это полное безрассудство — принимать участие в таком турнире. Но порой отчаянные и безрассудные поступки поворачивают ход истории. Или как минимум меняют судьбы людей. Я желаю вам удачи!

Мы поблагодарили ректора, она одарила нас очаровательной улыбкой и неожиданно сказала:

— Андреев, подойдите ко мне!

Сказав это, Милютина отошла от трибун, чтобы наш с ней разговор никто не услышал, а когда я подошёл, заявила:

— Роман, зайди ко мне в два часа дня.

— Слушаюсь, Анна Алексеевна. Ровно в два часа буду у Вас.

Мне очень хотелось спросить, с какой целью она меня приглашает, но я сдержался. В конце концов, до предстоящей встречи оставалось менее двух часов, и выставлять себя излишне любопытным, то есть, несдержанным, не стоило. Любопытство я поборол без проблем. Уж с чем, а со сдержанностью у меня было всё в порядке — воспитание в эльфийских традициях давало о себе знать.

После общего собрания там же на арене куратор сообщил мне, Миле и Артёму, что мы поступаем в распоряжение Игнатьева. Преподаватель боевой магии должен был курировать нашу подготовку. После этого все ребята, кроме заявленных на турнир, отправились на занятия. Признаться, я думал, что с нашего курса ещё и Софья подаст заявку, но она, видимо, как и я, не любила поединки, в которых ты заведомо знаешь, что проиграешь.

Впрочем, нежелание быть мальчиком для битья у какого-нибудь второкурсника не было главной причиной, по которой я старался избежать поединков. По большому счёту получить порцию синяков или даже переломов было не страшно — я знал, что лекари академии быстро приведут меня в форму.

Гораздо страшнее было проявить во время поединка свои уникальные навыки и раскрыться перед всей академией. И эту истинную причину моего нежелания участвовать в турнире я не мог назвать никому, даже Миле. Я не знал, чем в итоге может мне аукнуться раскрытие секретов на широкую публику, но чувствовал, что делать этого не стоит.

Но какой выбор у меня оставался после объявления моего имени среди участников турнира? Я видел лишь два варианта. Первый — просто дать себя избить, второй — драться, но стараться себя контролировать. И я тут же отмёл оба варианта. Первый был слишком позорный, а второй рискованный — я помнил, как во время тестового поединка потерял контроль над своими эмоциями и чуть не задушил Артёма. Что-то подобное вполне могло произойти и на турнире.

В тринадцать пятьдесят пять я вошёл в приёмную ректора. Секретарь доложила Милютиной о моём прибытии, тут же заявила, что я могу войти в кабинет Анны Алексеевны и поинтересовалась, не хочу ли я чаю? Не знаю, почему, но я неожиданно попросил кофе. Неожиданно в первую очередь для самого себя. Видимо, сыграло то, что в приёмной стоял сильный запах этого вкусного напитка — наверное, совсем недавно сварили очередную порцию.