Никто бы не смог заподозрить в эту минуту, что Лиза серьезно больна, таким румянцем было озарено прелестное фарфоровое личико девушки.

Они простодушно взялись за руки, по детской привычке, и не спеша пошли по аллее, ведущей к дворцу. Гнедой конь кирасира, огромный, как медведь, и послушный, как ребенок, неотступно следовал за ними, время от времени тычась бархатными губами в спину позабывшего о нем хозяина.

За обедом граф расспрашивал Бориса о службе, об отце и вообще о жизни в России. Лиза почти ничего не ела. Не

отрывая глаз, она любовалась молодым офицером, а он то и дело посылал ей нежные, полные любви взгляды. Граф с грустью наблюдал эту обреченную идиллию.

Младший сын Ростопчиных, десятилетний Андрей, живо интересовался военной службой и к концу трапезы, рассмешив всех, заявил, что непременно тоже сделается кирасиром. Борис катал его после обеда на своем коне и охотно возился с мальчиком, сам при этом превращаясь в большого ребенка.

Вечером граф предложил Белозерскому почитать свои стихи.

— Я с удовольствием прочту, — согласился молодой офицер, — но только не свое, а Пушкина и Дельвига. Я всего лишь жалкий подражатель.

— Вы несправедливы к себе, Борис! — возмутилась Лиза.

Он читал вдохновенно, но просто, без излишней декламации. Молодая графиня впитывала каждое произносимое им слово, наслаждаясь не столько стихами, сколько звуком любимого голоса. Даже ее белокурые локоны трепетали, покачиваясь в такт чтению.

— У этих новых пиитов слог невысокий, — критически вымолвил Ростопчин, когда Борис умолк. — Но души, признаться, в их стихах поболее, чем у наших стариков. Я даже обронил в одном месте слезу.

— А я бы сказала, в этих стихах больше жизни, — поправила дочь.

— О да, больше жизни, — эхом отвечал Борис.

— Да, пожалуй… «больше жизни»… — задумчиво повторил граф, с затаенной болью глядя на дочь.