— Не узнаю тебя, старина, — лукаво усмехнулся виконт. — Измена в рядах санкюлотов! А где же боевой клич: «Смерть аристократам!»?

— Если бы все аристократы были похожи на вас, никто не пошел бы брать Бастилию, — пробормотал Бризон, сморгнув слезы.

— Ну, это ты врешь! — Де Гранси, прикрыв веки, замолчал.

Вечером к виконту позвали кюре. Исповедовавшись и причастившись, де Гранси захотел видеть дочерей. Сначала он обратился к Елене:

— Надеясь вскоре узреть Вечный престол Всевышнего, я не хочу ничего приказывать и запрещать, девочка моя. Но прошу тебя, Аленушка, оставь мысли о мести, выкинь эту мертвечину из своего живого сердца. Взгляни на старика Бризона. Мы с ним были некогда противниками. Он ненавидит аристократов так же, как я презираю якобинцев. Но разве я ему мстил? Надо быть великодушнее… — Речь его была прервана жестоким приступом кашля. Бризон, усиленно сморкаясь в клетчатый красный платок, неуклюже крестился и шептал обрывки молитв, перепутанных и полузабытых.

Едва отдышавшись, преодолевая клокочущую одышку, виконт еле слышно обратился к Майтрейи, которая стояла на коленях, припав губами к его руке:

— Милая девочка, во всем слушайся Элен. После моей смерти она заменит тебе и отца, и мать. С нею ты поедешь на первый свой бал… Оставайся всегда с нею…

Это были последние слова старого аристократа. После он впал в забытье и через полчаса отдал Богу душу.

Так в начале января тысяча восемьсот двадцать девятого года виконтесса стала вдовой, унаследовав огромное состояние супруга.

Примерно через год в салоне мадам Свечиной, еще не сняв траура, она спросила свою подругу Софи де Сегюр:

— Давно ли ты была в России?

— Как вышла замуж — ни разу, — ответила та.

— И тебя не тянет на родину?

— Моя духовная родина — Франция, а это намного сильнее притягивает, чем тот кусочек земли, где ты просто родилась, — легко рассуждала Софья Ростопчина, дочь великого русского патриота.

— Москва для тебя кусочек земли? — грустно усмехнулась Елена.

— Той Москвы больше нет…

Разве не то же самое Елена совсем недавно говорила виконту, когда он завел разговор о тоске по родине? Почему же сегодня ее задевают слова подруги? Почему ей становится вдруг больно и она молчит несколько минут кряду, вспоминая бабушку Пелагею Тихоновну с ее медным чайничком, сидящую в старой беседке над Яузой («Аленушка, отведай моего чаю с шиповником!»); и няньку Василису, срывающую для нее с дерева чудесное яблочко-«звонок» («Вот тебе, Аленушка, погремушка!»); и отца Дениса Ивановича под его любимым тисом в виде яйца, украшенном на пасху разноцветными лентами и сюрпризами («Поди-ка сюда, доченька, сама сними конфекту!»)…

— Ты меня совсем не слушаешь! — возмутилась Софи. — Я говорю, Сережа нынче в Париже…

— Какой Сережа? — очнулась виконтесса.

— Наш Сережа. Мой старший брат. Неужели не помнишь?