Тот взгляд Чужинова уловил:
– Удивительное дело, но так удобнее. Меня из-за него даже «капитан Крюк» успели прозвать.
Чужинов кивнул: «Сам тебя едва так не назвал, едва сдержался. Даже немного в рифму с твоей фамилией получается».
– Что тут рассказывать? – Костернюк провел ладонью по коротко стриженной, абсолютно седой большой голове.
Он и сам весь был крупный, плечистый, хотя и самого обычного среднего роста. Даже нос его не подвел: большой и загнутый, как клюв хищной птицы.
– Все конечно же ночью началось: твари любят, когда темно. Хорошо вовремя нападение заметили, иначе жертв было бы куда больше. Я уже больше недели тут околачиваюсь, успел дать шороху, а то расслабились вконец. Те дрыхнут без памяти, эти двери на засов не закрывают. Ночью пройдешься – у доброй трети домов двери не заперты. Периметр местами такой гнилой, что пальцем проткнуть можно. Мы с Алехиным переругались так, что два дня не разговаривали. Он мне: мол, зима, все твари в отключке, да и вообще твари Хмырники стороной обходят. Я ему: частокол надо усиливать, в одном месте он прямо по краю оврага тянется, еще осенью там часть земли от дождей поплыла. А он в ответ: давай уж весны дождемся – земля мерзлая. Нам она мерзлая, а тварям подкоп сделать, как выясняется, – нет. Вот уж точно, пока гром не прогремит, мужик не перекрестится! Знаешь, я Алехина лично бы пристрелил. До половины домов возможности добраться нет – ни под землей, ни по воздуху. Благо что это вы такие мастера по крышам лазить. В общем, так и сидим себе, постреливаем, ждем либо подмоги, либо того, что твари сами уйдут. Или сдохнут: они же летние в основном. Хотя и облудков хватает. Когда такое было, чтобы они стаями собирались? Что-то в этом мире пошло не так.
– В нем давно уже все пошло не так, – хмыкнул Чужинов.
– Мои гонцы-то, кстати, дошли?
– Один только.
– Кто именно?
– Самый молодой. Сам Алехин-то где, выжил?
– Не думаю. Хотя и не уверен. Может быть, в каком-нибудь из тех домов прячется, куда не добраться. А ты-то как в Комово оказался? Слышал я, из «Снегирей» в последнее время не вылезаешь?
– Во Фрязин шел, – коротко объяснил Чужинов. – Ладно, капитан Крюк, – все-таки не удержался он, – с утра бегать придется, стрелять. Мне бы поспать хоть немного: прошлой ночью глаза прикрыть едва удалось. Определи меня уж куда-нибудь на постой, глаза слипаются.
– Да погоди ты спать, сейчас ужин будет. Ну и примем немного за встречу.
– Нет, спасибо. Утром поем, а сейчас спать. А выпьем, когда зачистку закончим.
– Разбудить-то тебя когда?
– Желательно, когда с тварями покончите, – зевая, ответил Глеб. – Сам же говорил: без нас справитесь.
– Глеб, вставай.
Вставать не хотелось. Хотелось досмотреть сон. Яркий такой, цветной, как будто наяву все происходит. В нем гуляет он с Мариной по берегу моря, а по самой кромке прибоя бегает ребенок. Причем Глеб понимает, что это их ребенок, но почему-то не знает, кто именно: мальчик, девочка, – и как они его назвали. И спросить у Марины неудобно: ребенку уже лет пять-шесть. И вот когда он все-таки набрался храбрости и даже спросил, а Марина собралась ему ответить, Костернюк его и разбудил.
– Ты что такой хмурый?