Глава 12

Атмосфера в вагоне накуренная, душная – несмотря на настежь открытые окна, и очень дружелюбная, хотя дружелюбие это и «с душком». Интернациональная публика пьёт, ест, поёт, разговаривает, спит и играет в карты. Обид, несмотря на тесноту и связанные с этим неудобства, никаких, ну или по крайней мере – не показывают.

То и дело по вагону проплывает очередная бутылка с аляповатой этикеткой, и желающие делают символический глоток. Иногда и не символический, за этим никто не смотрит.

Любители приложиться к халявному пойлу часто переоценивают свои силы, и вон один – лежит в захарканном проходе кверху брюхом в потёртом грязном сюртуке, застёгнутом на все пуговицы, похрапывает, обдавая окружающих перегаром и время от времени оглушительно пуская газы. Пердёж его каждый раз вызывает взрыв ругательств и веселья, и картёжники, играющие на его животе, начинают ругаться на разных языках, кидая потёртые карты на мерно вздымающийся живот.

Пойло самое что ни на есть дешёвое, для невзыскательной европейской публики. Иные бутылки, судя по ядовитому запаху, заставили бы и хитрованского пропойцу опасливо перекреститься перед употреблением. Такой себе едкий клопомор, што не удивлюсь, если для крепости там чуть ли не царская водка пополам с проверенным средством от тараканов.

И не потому, што в португальской колонии нет достойного алкоголя, а потому што – публика! Шахтёры, «дикие» старатели, мелкие торговцы и авантюристы всех мастей, промышляющие чем придётся – от наёмничества и разовой подработки на стройках, заканчивая контрабандой алмазов и похищением людей.

Одни экономят всеми силами, надеясь при случае удачно вложиться и неслыханно разбогатеть, и говорят – бывает! Другие – народ с самого што ни на есть дна, и просто не привыкли к нормальной жизни. Ну а третьи… они бы и рады пофорсить, но либо – нечем, либо – опасаются показать капиталы.

Народец в колониях лихой не по-хорошему, а тут ещё и военные действия, да с африканской спецификой. То бишь людей, желающих половить рыбку в мутных водах военных и около военных действий, как бы не больше, чем тех, кто готов воевать.

Дружелюбие вагонное из тех времён, когда разбойники и бандиты садились в драккары, ушкуи или пироги, и много дней терпели присутствие таких же отморозков, выплёскивая накопившуюся злобу и раздражение при захвате селений и штурме городов. Потом, вернувшись с добычей, они могли попомнить языкатому соседу… А пока в одном экипаже – ни-ни! Упрощённое судопроизводство со всеми вытекающими.

Задевать кого-то на виду десятков людей чревато последствиями. Даже если закончится всё мирно, агрессора запомнят, и могут потом отказать в помощи. Да и опасно это!

Даже самый прожженный психолог из трущоб, привыкший вычислять жертву «на раз», может споткнуться о какого-нибудь смирного на вид работягу с натруженными руками и усталым лицом. Работяга, может быть, проламывал головы штрейбрехарам в профсоюзных стычках, и устраивал обвал в шахте на голову ненавистному маркшейдеру. Такой до поры потерпит насмешки и нападки уголовника, а потом р-раз! И тот, такой бывалый и прожженный, ногами сучит.

Мимо проплыла бутылка, и Товия перехватил её, сделав символический глоток из интереса.

– Зараза! – закашлялся он, пуча налившиеся кровью глаза и ёрзая на деревянном сидении, требующем ремонта, – Такая гадость едучая, шо чуть не эмаль разъедает!

– Джордж! Джордж! – не сразу понимаю, што обращаются ко мне. Очередной любопытствующий с расспросами… в этот раз про Москву.