К моменту защиты диссертации положение в секторе Новейшей истории изменилось довольно радикально. Руководителем сектора был назначен Федор Васильевич Потемкин, историк Франции первой половины XIX века. Он заведовал кафедрой всеобщей истории в Высшей партийной школе и, хотя и был беспартийным, пользовался расположением и доверием в ЦК партии. Потемкин был очень далек от проблем новейшей истории. Однако он усвоил твердо: сектором до него руководил академик А. М. Деборин, следовательно, в секторе готовилась порочная продукция. Уже на одном из первых заседаний сектора после своего прихода Потемкин дал ясно понять, что будет придерживаться жесткого идеологического курса. Что касается аспирантов с их диссертациями, уже рекомендованных к защите, новый руководитель сектора заявил, что у сектора не будет возможности взять их на работу после окончания срока аспирантуры. Таким образом, передо мною вырисовывалась малоприятная перспектива либо остаться без работы, либо отправиться в провинциальный педагогический институт, где занятие научно-исследовательской работой было бы исключено на годы.

Но не взять меня на работу Ф. В. Потемкину показалось недостаточным. Ему очень не нравились мои дружеские отношения с А. М. Дебориным и И. М. Майским, авторитет, которым я пользовался среди сотрудников, и особенно моя независимая манера держаться. Ф. В. Потемкин изменил состав уже назначенных мне оппонентов и договорился с профессором Высшей партийной школы И. Ф. Ивашиным о том, что отзыв Ивашина будет отрицательным. Об этом я узнал, конечно, позднее. Ивашин долго тянул с отзывом, и я получил его в субботу, защита же была назначена в понедельник. Отзыв был зубодробительный (в отличие от очень хорошего отзыва первого официального оппонента проф. Н. Л. Рубинштейна). Но легко было обнаружить, что отзыв представлял собою грубые передержки и даже прямую фальсификацию текста — так впервые я испытал непосредственно на себе этот метод идеологической борьбы.

...За сутки, оставшиеся до защиты, пришлось проделать огромную работу по сличению текстов и подготовке ответа И. Ф. Ивашину. И если бы не дружеская помощь Лидии Васильевны Поздеевой, то вряд ли я бы справился в срок. Утром в понедельник, в день защиты диссертации, я узнал, что дирекция склоняется к тому, чтобы защиту ввиду неблагоприятного отзыва отложить. Я же был готов к бою, больше того, рвался в бой. Процедура защиты диссертации позволяла защищать ее и при отрицательных отзывах. Мне казалось, что передержки И. Ф. Ивашина столь очевидны, что мне удастся убедить членов Ученого совета в правильности своей точки зрения. Да не подумает читатель, будто в моей диссертации «Английская политика в Европе накануне 2-ой мировой войны» была какая-то «крамола» с позиции понимания событий и отношения к ним тех лет. Работа находилась в фарватере официально принятой точки зрения по этому вопросу и опиралась, в частности, на историческую справку «Фальсификаторы истории». В диссертации отдавалась дань восхищения мудрости И. В. Сталина, разгадавшего и расстроившего планы империалистов путем заключения договора с гитлеровской Германией от 23 августа 1939 г. Но работа основывалась на большом фактическом материале, почерпнутом из буржуазных зарубежных источников; затрагивался очень широкий круг проблем английской политики и взаимоотношений Англии с другими государствами. Наконец, я пытался разобраться в предвоенной ситуации и использовал для этого не только обычно применяемые две краски: черную — для империализма и белую — для Советского Союза, но и другие цвета.

Кроме того, я осмелился напомнить о заслугах М. М. Литвинова и других советских дипломатов, в частности, И. М. Майского, в борьбе за коллективную безопасность. Но оба они были теперь в немилости, и само упоминание этих имен вызывало большое раздражение. Кстати, не только в конце 40-х и в начале 50-х годов, но и 25 лет спустя.

В институте я узнал еще одну новость, что И. Ф. Ивашин решил на защиту не являться. Намерение сорвать защиту было очевидным. У меня произошло резкое объяснение с Потемкиным. При разговоре присутствовал и мой научный руководитель И. М. Майский, который пытался всячески охладить меня и доказывал необходимость в этих условиях отказаться от защиты, учесть некоторые замечания Ивашина, просить перенести защиту диссертации на осень. Я категорически отказывался и говорил, что это аморально и я не пойду ни на какие сделки. Потемкин спросил меня: «Так, по-Вашему, наша мораль ниже Вашей?» Я не ответил ему — мой ответ был и так ясен. Майский отвел меня в сторону: «Александр Моисеевич, ну, не будьте дураком. Бывают ситуации, когда лучше переждать, отступить, собраться с силами». Немного поостыв, я и сам увидел, что обстановка для защиты складывается неблагоприятная: отрицательный отзыв плюс неявка оппонента, приславшего этот отзыв, лишают меня возможности эффективной защиты. Ведь любой из членов Ученого совета мог подумать или сказать примерно следующее: «Ну, хорошо, аргументы диссертанта убедительны, но ведь оппонента-то нет. Неизвестно, какие контрдоводы он мог бы привести». К тому же было далеко не ясно, как взглянет на такую защиту Высшая аттестационная комиссия (ВАК).

Мне пришлось смирить свою гордыню и подать председателю Ученого совета примерно следующее заявление: «В связи с тем, что официальный оппонент И. Ф. Ивашин дал на мою работу отрицательный отзыв, а сам на защиту не явился и тем самым лишил меня возможности полемизировать с ним, прошу Ученый совет защиту диссертации перенести и добиться присутствия на ней И. Ф. Ивашина». Заместитель директора института В. И. Шунков зачитал мое заявление. Из задних рядов раздался чей-то голос: «Странно!» — и это было все. Защита была перенесена на осень. Я сдал диссертацию в дирекцию, чтобы кто не подумал, что я внес изменения в текст.

Работы не было. Необходимо было подумать о хлебе насущном.

Выручил меня историк Александр Яковлевич Манусевич, заведовавший в ту пору редакцией по всеобщей истории Большой Советской Энциклопедии. Он предложил мне писать статьи для первых томов, а также быть внештатным редактором. Гонорарные ставки были вначале очень высокие, и на жизнь моих заработков было достаточно.

Защита диссертации состоялась в сентябре того же года. Еще весной Ученый совет назначил по моей просьбе 3-го оппонента на случай, если И. Ф. Ивашин снова не появится. Так оно и случилось. Накануне защиты Ивашин прислал в Ученый совет письмо, в котором просил не связывать проведение защиты с его присутствием или отсутствием. Заявление было прочитано в начале заседания и было встречено гулом оживления и смешками. Защита диссертации прошла успешно. И я стал кандидатом исторических наук.

Осенью того же года А. М. Деборин предложил мне работать у него частным образом референтом. С радостью и благодарностью я принял его предложение. Работа моя заключалась в реферировании и составлении кратких обзоров по зарубежной литературе в области современных политических учений. Сотрудничество у А. М. Деборина было для меня очень полезным, так как значительно расширило мой кругозор. Кроме того, Абрам Моисеевич рассказывал мне много интересного из истории своей жизни. В начале 1950 г. Деборин получил от Президиума Академии наук половину ставки младшего научного сотрудника для своего референта. С 1 марта того же года я был зачислен на эту должность в штат Института истории. Еще спустя год мне была дана полная ставка. Началась самостоятельная научная работа. Я перестал быть референтом Деборина, но тесные дружеские отношения сохранились у нас до его кончины 8 марта 1963 г.

Между тем на идеологическом фронте наступило некоторое затишье. Напряженность, вызванная кампанией по борьбе с космополитами, несколько спала, но далеко не до конца. В недрах отделения истории и философии шла персональная «борьба за власть». Что касается научных сотрудников, то подавляющее большинство из них с радостью вернулось к занятиям в архивы и в библиотеки. Те, кто пришел в науку не по прихоти судьбы или каких-то зигзагов неудавшейся политической карьеры, а по призванию, а их было большинство, трудились не покладая рук в самые тяжелые, самые мрачные времена, а когда наступало просветление, то они выкладывали на стол новые исследования. Таким был, например, профессор Л. И. Зубок, создавший в годы опалы ряд серьезных исследований по истории США и американского рабочего движения; проф. А. 3. Манфред, А. С. Ерусалимский, В. М. Турок и др.

Мой друг Г. Б. Федоров в течение многих лет занимался археологией Молдавии, и начал он раскопки как раз в эти мрачные годы. В 50-е и в 60-е гг. он создал школу молдавских археологов, которая до появления Прутско-Днесгровской археологической экспедиции находилась в зачаточном состоянии.

Бывали, конечно, и иные решения.

Человек выдающихся способностей и ума А. Ф. Миллер после травли, которой его подвергли в 1947-49 гг., предпочел долгие годы не публиковать своих книг, а целиком посвятил себя работе над 10-томным коллективным трудом «Всемирная история». Думаю, он совершил большую ошибку, к сожалению, почти неисправимую, ибо годы уходят безвозвратно... Несколько лет тому назад он умер, так и не опубликовав больше ни одной книги.

Жизнь шла вперед, несмотря ни на что. Но коэффициент полезности исследований в области исторических наук был намного меньше того, каким бы он был без самоцензуры, без свирепой цензуры государства, без идеологических проработок. Значительная часть жизни растрачивалась впустую, на преодоление каких-то препятствий. Механизм жизни, конечно, работал несмотря ни на что, но нередко вхолостую.

Сразу же после окончания аспирантуры я начал готовить к изданию свою диссертацию. Ее отдельные части появились в «Известиях истории и философии» и в «Вопросах истории» в 1947-50 годах. Статья в «Вопросах истории» — называлась она «Двойная игра правительства Чемберлена и ее провал» — была замечена также и за рубежом, переведена и напечатана в ряде стран. В 1950-51 гг. был опубликован ряд моих статей, связанных с предвоенной политикой Великобритании. Работал я много и с увлечением. И чем глубже я вникал в источники, факты и события, тем больше вопросов возникало у меня, все чаще одолевали меня сомнения. Спокойное название моей кандидатской диссертации «Английская политика...» и пр. вызывало беспокойство у одних и раздражение у других. Название это, по модному тогда термину, отдавало «объективизмом». Пришлось изменить название. Я надеялся, что пойдя на уступку в этом вопросе, мне удастся сохранить основное содержание будущей книги.

За это время в секторе случилось большое несчастье — был арестован, а позднее расстрелян по обвинению в еврейском национализме (по делу Еврейского антифашистского комитета) Иосиф Сигизмундович Юзефович, старый коммунист, профинтерновец. Юзефович был другом С. А. Лозовского, работал в Совинформбюро и по совместительству в Институте истории. Наша семья близко знала Юзефовича и его жену, так как в годы войны и в первые послевоенные годы мой отец много писал для Совинформбюро, в частности, для отдела мирового профсоюзного движения, которым руководил Юзефович. Иосиф Сигизмундович был коммунистом со времен революции и гражданской войны и прошел соответствующую школу. Он активно боролся со всеми оппозициями, громил «рабочую оппозицию», троцкистов, бухаринцев и всех других, кого следовало громить. А потом настал и его черед... Он был посмертно реабилитирован. В 1957 году я был приглашен его вдовой Марией Соломоновной на вечер памяти Иосифа Сигизмундовича в музей Революции. Там говорили о жизненном пути Юзефовича, и один из его друзей, отбывший в лагере лет 17 и потерявший там зрение, с восторгом вспоминал о том, как в профсоюзе кожевников, который возглавлял Юзефович, громили оппозиционеров...

В связи с арестом Юзефовича обстановка в секторе стала еще более мрачной. Теперь к ошибкам, совершенным сотрудниками сектора, прибавилась еще и потеря бдительности. Я часто думаю о том, как фатально везет устроителям всевозможных проработок, вернее, как ловко они все это устраивают! Да, не зря секретарь партбюро института Мочалов предупреждал меня. Вслед за Юзефовичем был арестован другой сотрудник нашего сектора — Абрам Яковлевич Гуральский. Он был профессиональным революционером, вступившим на этот путь еще зеленым юношей. Абрам Яковлевич воевал на Украине в годы гражданской войны. В послевоенные годы он стал функционером Коминтерна: работал во Франции, в Германии, в Латинской Америке. Во время партийных разногласий Гуральский поддержал на какой-то момент оппозиционеров, подписал какую-то платформу, но вскоре порвал с оппозицией решительно. Но с тех пор он находился под подозрением. 1937 год миновал его благополучно. Он был один из немногих арестованных, которые были вскоре освобождены. Гуральский почему-то гордился этим фактом.

Абрам Яковлевич был специалистом по истории Франции, хотя я думаю, что по своим знаниям он был бы хорошим историком новейшего времени почти любой страны. Человек он был живого, острого ума, весьма далекий в глубине души от догматических построений, но всегда опиравшийся в своих работах и выступлениях на решения соответствующих партийных съездов, пленумов и конгрессов Коминтерна. Хода ему не давали. Печатали лишь его отдельные статьи, да и то не баловали. Его фундаментальное исследование по истории Франции Новейшего времени так и не было опубликовано. Некоторые подробности из жизни Гуральского в концлагере стали известны из книги ленинградца Дьякова.

Гуральский был освобожден в 1955 г., уже смертельно больной. Он умер несколько месяцев спустя. На его похоронах присутствовало всего четверо сотрудников института, в их числе В. М. Турок. Но еще до своей смерти ему суждено было пережить внезапную смерть своей дочери, молодой и очаровательной женщины, увы, с больным сердцем. Жена Абрама Яковлевича Тульчинская, испанистка, не надолго пережила своего мужа.