– Не спалось. Решил проведать.
– Спасибо, выручили.
– Думаю, вы бы и без меня справились. В вас и смекалка, и артистизм… Аве цезарь, надо же!
Повезло, что по ее душу явилась бабка неграмотная, а не Сонечка. Та бы, как и Панкратов, распознала фразу.
– Как думаете, отстанет от меня Зоя? Не хотелось бы на нее заявление писать.
– Уверен, что отстанет. Но все же я за ней присмотрю. И за вами. А вы все же дверь на ночь запирайте.
Она встала, чтобы сделать это, и услышала оклик Панкратова:
– Не хотите ко мне завтра на чай прийти?
Надо же, дождалась!
– Из самовара… С вареньем из крыжовника.
– У меня лучше предложение: давайте устроим чаепитие для всей деревни, как раньше, во времена нашего детства. Столы поставим на улице. Ваш самовар. И посидим по-соседски.
– Меня кое-кто тут не любит, – с сомнением произнес Панкратов. – Да и вас.
– Они просто нас не знают.
– Хорошо, уговорили! Спокойной ночи…
Стася пожелала ему того же и, заперев дверь, отправилась на кухню, чтобы поставить тесто для пирогов к завтрашнему чаепитию. Головную боль как рукой сняло.
Эпилог
Садово-огородный сезон прошел на отлично. Чаепития стали традицией. Каждую субботу и аборигены, и дачники собирались за общим столом. Алена помирилась со Станиславой, Афиногения с Панкратовым, а Сонечка встретила-таки своего суженого. Он оказался совсем не таким, какого ей напророчила гадалка: молодым, шумным кровельщиком с загорелой лысиной.
Маша бабушкин дом не продала. Сначала не могла покупателей найти, потом расхотела от него избавляться. К тому же она помирилась с мужем и осенью приезжала в Жмуринку с ним на машине.
Николай Гаврилович некоторое время продолжал ее смущать своими томными взглядами, но потом она к ним привыкла и перестала обращать внимание. В конце августа он съехал с дачи, оставив свой самовар на Станиславу.
Баба Зоя некоторое время косилась на нее. И крестилась всякий раз, когда та повышала голос или делала резкие движения. Но как-то после наливочки Афиногении бабы толпой отправились к проклятому месту, и каждая на нем вокруг своей оси крутанулась. Все остались живы. Никто не изменился. Только с головы Станиславы опять кепка с париком съехала, обнажив седую челку.