Дальнее планирование Анненков-Рябинин переложил на плечи товарища.
– Ты ж все равно историю знаешь, а я только дату революции и помню, – заявил он Львову. – Так что тебе и карты в руки.
– Да что я там знаю? – вяло огрызался тот. – Что я тебе – профессор, что ли?
– Ну, если тебе дальнего планирования мало, займись техническим оснащением, – припечатал есаул. – Нам вон до хрена всего понадобится, вот и займись…
И Львов-Маркин занялся в меру своих скромных сил и способностей. Во-первых, он раздобыл где-то пару сигнальных пистолетов чоберт[18] калибром почти сорок миллиметров, приделал к ним складные плечевые упоры и после долгих и отчаянных трудов переделал полтора десятка осветительных ракет в гранаты с двухсекундным взрывателем. Во-вторых, на трофейные деньги купил пять охотничьих двустволок и превратил их в натуральные сицилийские лупары. А в-третьих, свел короткое знакомство с саперами, у которых выменял на три парабеллума и один карманный маузер ящик пироксилиновых шашек. Правда, после этой торговой операции он имел долгую и неприятную беседу с двумя офицерами из контрразведки, но сумел выкрутиться. Как это ему удалось, штабс-капитан не объяснял, ограничиваясь лаконичным: «Язык до Киева доведет», но Анненков заметил, что товарищу явно неприятно об этом говорить.
Вершиной же его творения стала бутылка с зажигательной смесью, сочетавшей в себе лучшие черты жидкости «КС» и напалма. Анненков лично опробовал эту новинку на старом, полуразвалившемся сарае и остался доволен: сарай сгорел, несмотря на все попытки его потушить.
За эти несколько дней Рябинин и Маркин почти сдружились. Единственной «черной кошкой» в их отношениях оказалась попытка есаула переманить к себе Чапаева, на что штабс-капитан не на шутку обиделся. Впрочем, ненадолго: уже к вечеру инцидент был исчерпан, и оба пили мировую, причем вместе с причиной короткого разлада.
Шестнадцатого августа Львов получил заветный белый крестик, а заодно вместе с поздравлениями от генерала Стремоухова еще и предложение принять охотничью команду[19] семнадцатой дивизии.
– …Вы, Глеб Константинович, поймите: ваши набеги на германские траншеи получили изрядную известность, – генерал-майор Стремоухов изобразил отеческую улыбку. – И вот кого же мне теперь, после выбытия капитана Елисеева, ставить на команду охотников, как не вас? Да меня просто не поймут, если я не поставлю нашего свежеиспеченного кавалера, дорогой мой. Еще и шептаться станут, будто я, мол, не даю хода молодым, подающим надежды…
Львов по привычке из другой жизни задумчиво почесал нос, поправил несуществующие очки, которые Маркину прописали последние пять лет, и отрапортовал:
– Слушаюсь, ваше превосходительство! Прошу вас об одном: в моей роте есть солдаты и унтер-офицеры, которые неоднократно ходили со мной в поиски… то есть я хотел сказать – в ночные набеги на германцев. Разрешите мне взять их с собой.
– Да ради бога! – Стремоухов всплеснул руками. – Берите, кого только вашей душеньке угодно будет, Глеб Константинович! У охотников, доложу я вам, такая убыль рядового состава, что хоть всю роту приберите, все равно – еще и списочного числа не достанет!
«Ого! – поразился про себя Львов. – Что же такого натворил бедолага покойный Елисеев, что охотничью команду выбило едва не на девять десятых?!» Но вслух ничего такого не сказал, а только поблагодарил и попросил разрешения немедля отбыть в полк, собирать, так сказать, вещи. Однако же бумагу с разрешением забрать из роты своих людей взять не забыл…
Капитан Елисеев не был ни дураком, ни трусом, да и офицер из него получился не из самых плохих. Просто ему не везло.
Совсем молодым подпоручиком он участвовал в обороне Порт-Артура. Воевал неплохо и честно заслужил «клюкву»[20] и «Владимира» с мечами, а также досрочное производство в чин поручика. Казалось, что перед молодым офицером открывается блестящая карьера, но… Он дважды проваливал экзамены в Академию Генерального штаба, трижды переводился из полка в полк, несколько раз пролетал мимо чина штабс-капитана, хотя уже давно выслужил ценз. И все вроде как обычно: ни в чем особо не провинился, просто всегда находился кто-то, кому либо родня ворожила, либо командир дивизии особенно жаловал, либо просто был лучше него.
Правда, Елисеев держался. Не спился, не оскотинился, не вымещал зла на нижних чинах и не плюнул на службу, а безропотно тянул свою лямку. Но мечтал, мечтал…
Мечтал штабс-капитан о том, как он добьется многого и все-таки умрет генералом. Так и представлял себе, словно гоголевский Бальзаминов, как выедет он перед строем дивизии, обязательно – на белом коне, как привстанет в стременах, как отдаст команду и под гром полковых оркестров пройдут перед ним его чудо-богатыри, сверкая штыками и сотрясая небо громовым «ура!». Так что когда началась война, штабс-капитан Елисеев, ставший к тому времени командиром охотничьей команды, воспрянул духом и приготовился к быстрому восхождению по карьерной лестнице к кавалерству славному и чинам заоблачным…
И снова судьба ехидно повернулась к нему не улыбающимся лицом, а той частью, о которой не принято говорить в приличном обществе. В самом начале кампании четырнадцатого года команда охотников использовалась в качестве подвижного резерва дивизии, вот только как-то ни разу этот резерв не понадобился. Так что офицеры линейных батальонов получали чины и награды, а командир охотничьей команды снова остался ни при чем.
А потом наступило затишье, и охотники снова оказались без дела. Основные события происходили далеко на Западном фронте, а здесь стояли, не сменяясь, незначительное количество строевых частей и ландвер. Однажды добытые разведданные не менялись от раза к разу, и командир дивизии просто запретил использовать охотников, довольствуясь теми сведениями, что поступали из рот с передовой. К тому же в полках находились отчаянные забубенные головушки, которые сами на своих участках ходили к германцам, брали трофеи и пленных, и разведотделу штаба дивизии этого хватало вполне.
Даже присвоение очередного звания «капитан» за дело у Лодзи не могло удовлетворить Елисеева, страстно мечтавшего о служебном взлете. И он решился попытаться переломить злую судьбу.