Наслаждение, которое мы получаем от беседы, проистекает не из высказываемых в ней идей, которые, как правило, менее интересны, чем в хорошо написанной книге, а, пожалуй, из той стремительности, с какой мы выражаем себя и понимаем других, из умственного и душевного равенства собеседников, когда находчивость партнера радует тебя не меньше, чем твоя собственная, наконец, из нашего общего вкуса к отбору точных оттенков мысли, заставляющего нас искать и находить самые тонкие и удачные из них.

Беседа-игра – произведение искусства. Она требует порой жертвовать мыслью. Страстный человек обычно портит беседу-игру. Он с полной серьезностью опровергает легковесные доводы; он цепляется за темы, которые уже исчерпаны. Правила игры требуют брать любой мяч и без сожаления перебрасывать его дальше.

Однако страсти бывают порою даже забавны, но лишь в том случае, если их ярость притворна. Они разражаются на высшей точке мелодии, подобно удару большого барабана или кимвал. Произведя этот ужасающий грохот, хороший музыкант как ни в чем не бывало опять утыкается в партитуру.

Есть прирожденные спорщики, которые вечно стараются отыскать ошибку в том, что высказали другие. Это невыносимо. Разговор – это здание, возводимое сообща. Выстраивая фразы, собеседники не должны терять из виду общую конфигурацию здания; так опытный каменщик ведет свою кладку. Умам, склонным к придирчивой методичности, лучше держаться от строительства в стороне, если они не в состоянии украсить фасад парадоксом.

В беседе-игре лучшие свойства ума – взвешенность суждений, умеренность, скромность – оказываются помехой. Здесь нужны безоглядная дерзость и точно выбранное амплуа.

Беседа требует от человека смелого погружения на полную ее глубину, большинство же людей держится на поверхности своего собственного «я».

Мысли женщин подчиняются тем же законам, что молекулы газа; они движутся с невероятной стремительностью, пока не натолкнутся на преграду, которая отклоняет их от изначально заданного направления, вторая преграда – еще одно отклонение, и так до бесконечности. Беседуя с женщинами, ни к чему выбирать тему для разговора. Надо лишь мчаться вместе с кавалькадой этих охотниц и не раздумывая перескакивать через все препятствия.

Первая беседа всегда только разведка. Прежде чем пуститься в путь по дорогам нового для тебя ума, нужно ознакомиться с планом местности.

Всякий, кто, дожив до сорока лет, не утратил пристрастия к спорам, никогда по-настоящему не любил истины.

Подобно великану из басни, беседа должна время от времени возвращаться на землю. После фраз отвлеченных требуются примеры. Вот почему приятный диалог возможен лишь между теми, кто имеет общих знакомых, читает одни и те же книги. Чем чаще члены какого-то кружка встречаются друг с другом, тем больше их радуют встречи. В этом и состоит прелесть школы, казармы, салона г-жи Вердюрен.

Пошлите самого блистательного парижского краснобая в Лодэв – он там всех уморит от скуки.

«Настоящий мастер своего дела, – говорит Стивенсон, – следит за ходом беседы, как рыбак за течением реки, и не задерживается там, где нельзя ожидать улова».

В обществе, для тебя чужом и чьи тайные пружины тебе неизвестны, уводи разговор в метафизические сферы. Там, за облаками, хорошо владеющий ледорубом проводник становится повелителем гордых чужеземцев, которым самолюбие никогда не позволит попросить его спуститься обратно в долину.

В Париже произносить речь нужно предельно кратко. Только глава государства, министры, адмиралы, генералы, посланники, выдающиеся литераторы да двое-трое самых знаменитых адвокатов имеют право на регламент дольше пяти минут. В провинции – замените «министров и генералов» на «префектов и полковников». За границей – вообще никакого лимита времени.

Буалев пишет в своем «Дневнике»: «Тот, кто принимает в расчет собеседника, уже не может выразить точно свою мысль; высказываясь, он приноравливается к понятиям собеседника; он изменяет самому себе, пользуясь языком, который ему в какой-то мере чужд». Вот почему разговор истинного мастера красноречия – почти всегда монолог. Мадам де Ноай беседует со звездами; Кокто – с тенями; Валери обращается к тому, кем суждено стать самому Валери.

Подлинный краснобай мыслит вслух, в тесном контакте с самим собой. Склонившись над бездной своей души, он живописует то, что в ней происходит.

У политических деятелей и у лекторов привычка к красноречию проявляется и в повседневной жизни.

Воспитанный человек никогда не затрагивает в светской беседе своих религиозных убеждений.

Стиль мебели тоже по-своему влияет на характер беседы. Глубокие английские кресла располагают к полунемой дремоте; стулья с жесткими спинками побуждают к остроумию; диваны, на которых можно удобно развалиться, способствуют сердечным признаниям. Взоры собеседников, расположившихся на таком диване, не встречаются, что действует благотворно на застенчивые натуры, а близость расслабившихся тел навевает чувственные воспоминания.

«В своей гостиной, – говорит С., – я всегда расставляю кресла так, чтобы люди садились по трое. По двое – это опасно. Если случай сведет вас с надоедливой соседкой, вам уже никакими силами не прервать с ней беседы, зато парочка, желающая уединиться, всегда найдет способ отделаться от третьего лишнего».