Я был удивлен тем, что столь хрупкая рука, присоединенная к столь истощенному запястью, обладает достаточной силой, чтобы твердо держать бутылку. Она наполнила мой бокал, и я сделал небольшой глоток.

— «Laurent Perrier»,[85] — прошептал я с интонацией ценителя.

— Да. Ты украдкой посмотрел на этикетку?

— Я в этом не нуждаюсь, мадам.

— Во имя небес, Орландо, зови меня Ариадной!

— Хорошо, Ариадна.

— Ты знаешь, дражайший мальчик, я пью шампанское каждый день; или, по крайней мере, каждый день за прошлое — ну, один только Господь знает, сколько лет — и я до сих пор не могу отличить одно от другого. Это удивляет тебя? Может быть, даже шокирует?

— Вовсе нет. Вы точно знаете то, что вам нравится.

Теперь одна рука лежала на моем бедре.

— Да, мой дорогой, я знаю. И мне нравишься ты. На самом деле, ты мне очень сильно нравишься. Ты очень хорошо выглядишь, ты знаешь об этом?

— Я унаследовал внешность своей матери, — ответил я. — Она была чрезвычайно красивой женщиной.

— Осмелюсь сказать, что да. А ты чрезвычайно красивый молодой человек.

— Моя мама была талантливой актрисой. Она была по-настоящему artiste .[86]

Я выпил еще немного шампанского, а затем сказал:

— Что я здесь делаю, Ариадна?

— Я хочу, чтобы ты сделал меня счастливой; я же говорила тебе, что обожаю юность. И — и я хочу сделать счастливым тебя, Орландо. Что по-настоящему осчастливит тебя? Скажи мне.

— По-настоящему осчастливит?

— По-настоящему осчастливит.

— Независимость, — сказал я.

— Независимость?