После общения с лупастым и очкастым Рон плотно закрыл свой чувственный мир от всех душеисследователей, периодически возникавших в его жизни. В их бесцветной череде выделялся лишь доктор Трамм из центральной психиатрической лечебницы штата. Это был пожилой мужчина увесистой фигуры и обманчиво добродушным лицом. В профессии врача доктор Трамм ревностно служил самому себе. Любое исследование он производил не во благо пациента, а ради собственных устремлений. Одержимый идеей научного открытия и следующего за ним мирового признания, Трамм превратил себя в механизм, отлажено работающий на достижение заданной цели. Пациенты были для доктора Трамма лишь средством карьерного роста, подлежащим немедленной замене в случае необеспечения расчетной скорости движения. Как ни парадоксально, но именно жесткая и жестокая расчетливость доктора Трамма сыграла в жизни Рона положительную роль.
Из странного подростка, совершившего неординарное убийство, честолюбивый врач надеялся быстро соорудить пружинистый трамплин, который с легкого толчка забросит его на большие высоты признания, наград и премий. Обостренным восприятием Рон легко уловил это отношение доктора к себе и подыгрывал ему, насколько хватало его еще детской сообразительности. Привилегия быть испытуемым самого Трамма обеспечила Рона отдельной палатой и специальным режимом содержания. Рон жил в клинике вне общего распорядка. Отсутствие лишних глаз позволяло ему имитировать прием лекарств, от которых он избавлялся, как только представлялась возможность. Умело используя словоохотливое сочувствие двух пожилых медсестер, Рон чаще всего правильно угадывал надлежащее поведение. Он демонстрировал послушную готовность к излечению великим Траммом, понимая и принимая израненной душой бессмысленность его усилий.
С момента осознания совершенного убийства Рон чувствовал, что причина чудовищного поступка скрывается не в болезни его рассудка, а в виноватости его души, и состоит не в мотиве, а в грехе. Но Рон не помнил за собой непокаянного греха. Много раз он вспоминал свою жизнь по годам, дням, часам, минутам, но не находил в этих воспоминаниях проступка, ставшего его грехопадением в ад. Душа, оскорбленная неосознанной сразу виной, вывела это знание на уровень недосягаемой тайны, черной дыры, безвозвратно поглотившей свет истины.
Больше двух лет Рон водил Трамма за нос, пока того, наконец, не постигло разочарование. Рон не мог знать, какого итога ждал от него доктор и потому не мог его сыграть, как играл результаты лечебных процедур. Осторожно экспериментируя с вариантами своего поведения, Рон пытался уловить одобрение или разочарование в глазах врача, но они всегда оставались бесстрастны.
Такими же равнодушными они были в тот день, когда Трамм согласно своим принципам заменил не оправдавшего надежд Рона на многообещающего Джона Шварца. Новый подопытный доктора потравил за пять лет супружества с Риной Шварц ее саму, ее сестру, собственного ребенка и приходящую домработницу. Любящий муж, отец, деверь и приветливый работодатель в порядке очередности подмешивал яд в пищу своим жертвам, каждый раз безутешно печалясь об их безвременной кончине. В отличие от Рона, у Джона Шварца ярко наличествовали признаки шизоидно-маниакального поведения, и доктор Трамм, решив, что синица в руках лучше журавля в небе, без тени сожаления выдворил Рона Митчелла из лечебницы в тюрьму с заключением о невыявленных психических отклонениях.
Двухлетняя отсрочка от тюремной камеры значила для Рона очень много. За это время он повзрослел, окреп, и, главное, успел подготовить душу к долгой пытке неволей, заледенив ее до бесчувственности. В тюрьме Рон не стал ни своим, ни чужим. Высокий, хорошо сложенный, с натренированными мускулами, с красивыми чертами лица и ясными умными глазами, Рон никак не входил в образ ограниченного убийцы, прирезавшего среди бела дня школьного товарища. Это броское несоответствие вместе с преувеличенными слухами о смертоносной ненормальности парня образовало между ним и сокамерниками дистанцию отчуждения, которая с течением времени только возрастала. В молчаливой отстраненности от окружающей жизни Рон провел восемь тюремных лет.
Глава 5
Суетливое оживление в вагоне вернуло Рона в текущий день. Уставшие от неподвижности пассажиры охотно поднимались с мест, заранее готовясь к выходу. Рон почувствовал нарастание сердечного ритма. Он знал, что теперь не справится с этим волнением, и отпустил его разливаться по телу пульсирующей кровью. В обратной пропорции затихающему ходу поезда нарастал шум в вагоне и сила ударов сердца Рона. Знакомый перрон, чуть проплыв мимо, замер. Рон поднялся. Секундное сомнение растаяло случайным облачком в знойном небе. Рон решительно шагнул к выходу. Он не отступит от цели.
Выйдя из вагона, Рон остановился на перроне и оглянулся по сторонам. Огромные часы на здании вокзала на старом месте и в прежнем виде – циферблат белый, стрелки черные. Небольшой магазинчик все там же, только в новом фасаде. Привычно рядом кафе с летней площадкой, только теперь она вся в цветах и с зонтиками. Рон глубоко вдохнул. И все-таки он особенный – воздух родины. Только в нем есть невыразимый вкус, необъяснимая сладость, неизъяснимая мягкость. Ты не дышишь этим воздухом, ты его пьешь, насыщая себя оставленными здесь, но не исчезнувшими чувствами.
Тело Рона наполнялось умиротворяющим спокойствием. С этого перрона каждое лето они уезжали в гости к тете Поле и дяде Гордону в Даллас. Пока папа оформлял билеты, мама держала сыновей за руки так крепко, что у них немели пальцы. Она навязчиво боялась, что вихрь от проходящего поезда увлечет ее детей на рельсы. В общем-то так и случилось. С ним. Поезд судьбы много лет тащит его за собой, засосав однажды в свою вихревую воронку. Лишь крутой поворот может дать Рону шанс преодолеть силу этого убийственного круговорота, и он должен быть к нему готов.
Рон огляделся и понял, что стоит на перроне один. Надо двигаться. На него может смотреть не только этот вокзальный пес с облезлой шерстью и лишайными проплешинами. Рон пересек малолюдную привокзальную площадь и вышел на улицу, теперь, видимо, уже бывшую главной. Он шел медленно, трепетно замечая сохранившиеся приметы детства, счастливого до того самого дня.
Рон знал, что идет памятной дорогой последний раз. Он выполнит задуманное и уедет из родного городка, чтобы никогда в него не вернуться. Помнят ли здесь Рона Митчелла? Скорее всего, да, но вряд ли кто-нибудь узнает его в полысевшем пожилом мужчине с глубокими морщинами на лбу и резкими складками вокруг губ. Никто не узнает в нем подростка-убийцы. Никто.
Рон остановился перед зданием школы. Он так и не доучился. Судьба вырвала из книги его жизни ворох страниц, начиная с пятнадцатой. Сначала – 10 лет, потом – 17, в сумме – вся жизнь! Скомкана и выброшена. Почему? Когда он получит ответ на этот вопрос? Кто ему ответит и как он поймет, что звучит ответ? За школьным зданием должна быть спортивная площадка, та самая, где все случилось. Идти или нет? Может быть, там и сейчас ему откроется тайна? Рон сделал шаг и замер. Убийца всегда возвращается на место преступления. Где-то услышанная или прочитанная мысль больно кольнула сердце. Рон резко развернулся. Он – не убийца. Никогда его разум не планировал чужую смерть, никогда его душа не упивалась властью над чужой жизнью, никогда он не был судьей с дарованным себе правом выносить смертный приговор. Рон – не убийца, и он это докажет,… если успеет.
Поднявшееся волнение несколько улеглось. Рон огляделся. Теперь через парк. Именно так день за днем они возвращались домой после уроков обычно шумной компанией, как водится, дурачась, гоняя мяч, дразня девчонок, точно так, как эти мальчишки…Сентиментальные воспоминания воздушным пузырем всплыли из илистых глубин памяти и подступили к горлу. Рон сглотнул, отправляя их обратно, но мысль о том, что в парке могут быть его одноклассники, все же успела мелькнуть в сознании. Быть может, среди них есть Кэт, гуляет с внуками… Нет, хватит, довольно о прошлом! Слишком больно, и все еще свежо, как будто вчера, этот пронзительный крик…
Глава 6
– Рон, что ты делаешь?
Звенящий крик ударил Рона в затылок, прожег горячим потоком сердце и, скатившись к ногам, размягчил их до дрожащей слабости. Мысли заметались с хаотичностью вспугнутых рыб. Возникающие одна за другой за доли секунды, они бились в поисках выхода из нелогичной ситуации, свиваясь во все более тугой клубок. Рон остановился, пытаясь зацепить конечную нить растущего нагромождения. Где он находится? В каком времени? В каком возрасте? Он почти старик, тогда откуда взялась Кэт? Почему она кричит, если он не видит Фила? Если ему четырнадцать, как он отсидел два срока?
Что-то мягкое ткнулось Рону в ногу. Потеряв логику не только в мыслях, но и в движениях, Рон неудобно согнулся пополам, вместо того чтобы просто повернуться назад. Из щели между ног на него смотрело сердитое детское лицо. Над веснушчатым носом – прищуренные глаза¸ над нахмуренным лбом – пук взлохмаченных волос.
– Ты первый нарушил правила.
Потерявшийся в мыслях Рон тщетно силился определить причастность к себе этого маленького человеческого существа. Неудобство положения родило, наконец, в его голове первую здравую мысль. С трудом разогнувшись, Рон вернул телу естественную прямоту, оглянулся и сразу понял ситуацию, без труда обнаружив источник крика, почти переместившего его во времени. Молодая женщина со скоростью, максимально возможной на высоких каблуках, приближалась к месту тротуарно – дорожного происшествия. Мысли Рона, потеряв причину судорожной паники, разом обмякли, рассоединились и растворились в глубинах мозга.