— Есть у меня протезы, — печально сказала Мерси. — Но я не могу их носить. Мне больно. — Она растянула губы и продемонстрировала воспаленные десны. — Поэтому я не ем и ни с кем не разговариваю. Я похожа на мошенницу. Сама молодая, а выгляжу как старуха.

Эмили-Лу написала дедушке, попросила прислать журналы, жевательную резинку и одно лекарство, на котором велела написать «витамины», так как боялась, что тюремные власти его не пропустят.

Посылка пришла через неделю. Она вынула журналы и резинку и пошла за Мерси во двор. Негритянка стояла у самой колючей проволоки, за которой начиналась свобода.

— Мерси, я тебе кое-что принесла.

Чернокожая девушка дрожала на зимнем ветру.

— Уходи. Они все смеются надо мной. Говорят, что я околдовала добрую белую девушку.

— Вот. — Эмили-Лу протянула ей пузырек.

Мерси прищурилась.

— Что это?

— Настойка гвоздики. Мой дедушка сам готовит ее из гвоздичного дерева. Потрешь ею десны, и боль пройдет. А потом наденешь протезы и походишь в них минут пять. Будешь понемногу увеличивать этот срок, и скоро протезы станут такими же удобными, как пара старых туфель.

В начале апреля Эмили-Лу была в столовой. Она ела картошку и кукурузу, когда вдруг в столовой воцарилась тишина. Все уставились на Мерси, шедшую по проходу с гордо поднятой головой. Негритянка широко улыбалась, демонстрируя белоснежные зубы.

Девушка поступила так, как советовала ей Эмили-Лу: с помощью настойки приучила себя к протезам. Начала с каши и пюре, потом перешла к овощам и хлебу, пока не смогла носить новые зубы все время и есть что угодно.

Перемена была разительной. Щеки и губы больше не вваливались, Мерси ходила прямо и смотрела людям в глаза. Новая, сильная Мерси, которую отныне никто не смел обидеть. Даже дюжие матроны с их ножницами.

Теперь ничто не мешало ей говорить.

— Моя ма была уборщицей, — сказала она Эмили-Лу во дворе для прогулок. Эмили-Лу держалась за спину, потому что была на восьмом месяце беременности. — Может, работа у нее была грязная, но сама она была гордая и с чувством собственного достоинства, хотя и торговала своим телом, чтобы прокормить нас, малышей. Мужчины увивались за ней, потому что она была красивая. Но ма была доброй христианкой и говорила, что встает на колени только во время молитвы или когда моет полы, а не для того, чтобы удовлетворять потребности какого-то мужчины…

Они остановились у колючей проволоки и стали смотреть на безбрежную равнину, исчезавшую вдали.

— Эмми-Лу у тебя есть мечта? Что бы ты хотела сделать до того как умрешь? — Это говорила двадцатилетняя девушка. — Мне бы хотелось увидеть туман, поднимающийся над бухтой Сан-Франциско. Я родом из самого пыльного места в Техасе, где пыль забивается тебе под кожу и засыпает глаза. Я видела в кино рекламный ролик про Сан-Франциско. Там были холмы и канатная дорога. А потом со стороны океана пришло большое белое облако и проглотило тот большой красный мост. Завыла сирена, предупреждая о тумане, и мне показалось, что этот звук смыл с меня всю техасскую пыль. Он вошел сюда, — сказала она, приложив руку к груди, — и остался там, призывая меня когда-нибудь приехать туда.

А Эмми-Лу мечтала о том, чтобы выйти из тюрьмы до рождения ребенка. Она родит его на свободе, вернется в Литл-Пекос, они будут жить с Джерико и вдвоем учить малыша выращивать Божьи творения…

Эмми-Лу застегивала «молнии» на мужских тюремных робах, когда ей велели прийти в лазарет и сделать укол витаминов. Вскоре после этого начались схватки, и ей пришлось поставить поднос с едой на подоконник кафетерия. Она вскрикнула и зашаталась. Мерси подхватила ее. Именно Мерси отвела подругу в лазарет и вызвалась ухаживать за ней, потому что у санитарки лазарета был тонзиллит.

— Еще слишком рано! — воскликнула Эмми-Лу. Ох, как больно! До срока оставалось еще три недели. Может быть, с ней что-то не так? — Позвоните моему дедушке! Обещайте мне! Он должен приехать и забрать моего малыша!