И он без колебаний выбирает сторону, к которой нужно примкнуть. Но все же предварительно интересуется у Хокинса: есть ли шанс получить хоть долю малую от сокровища?
Джим успокаивает: сквайр человек щедрый, не обидит.
Смущает мизерность запрошенной Беном суммы. Тысяча фунтов – это 0,14 процента от стоимости клада! Что же так мало-то? О половине, о трети, о четверти разговор заводить глупо, коли уж хорошо заметная тропа ведет прямо к пещере и золоту. Но хотя бы с трех процентов начать торг со сквайром Бен Ганн должен был. Даже сошлись бы в итоге на одном-единственном проценте – все-таки семь тысяч, не одна…
Похоже, концессионеры жестоко обманули Бена по возвращении в Англию. А Хокинс врет и вкладывает в уста Бену ровно ту сумму, что тот в итоге получил: никого мы, дескать, не кидали, Ганн запросил именно столько…
Но Хокинс сам проболтался, написав в конце своего мемуара: «На острове все еще находились трое – Сильвер, старый Морган и Бен, – которые некогда принимали участие во всех этих ужасных злодействах и теперь тщетно надеялись получить свою долю богатства».
Ладно Сильвер и Морган, но почему тщетно надеялся на долю Бен Ганн, получивший гарантии сквайра? А вот так. Тщетно. Джим еще на острове знал, что Бена Ганна ожидает большой облом: вместо оговоренной доли – жалкая тысяча фунтов. И попробуй кому-то пожалуйся, живо окажешься на нарах с обвинением в пиратстве… Предпочтя джентльменам удачи прирожденных джентльменов, Бен Ганн не сильно выгадал. Не застрелили, правда, и не зарезали, всего лишь обобрали… И на том спасибо.
Получив гарантии, хоть и весьма хлипкие, наивный Бен выкладывает Джиму всю подноготную: про пиратское прошлое, про то, как был зарыт клад, про поиски…
Разбирать этот рассказ нужды нет, все в нем понятно. Но изумляет реакция Хокинса. Он, если бы имел ай-кью хоть чуть-чуть отличный от нуля в большую сторону, уж теперь-то обязан был понять, что сокровища у Бена.
Даже чуть раньше, когда Ганн спросил: выделит ли сквайр «хотя бы одну тысячу фунтов (на деле была озвучена иная сумма – В. Т.) из тех денег, которые и без того мои»? Что тут неясного? Все открытым текстом! А уж после рассказа Бена о поиске сокровищ даже клинический идиот поймет, как умудрился разбогатеть житель необитаемого острова…
Но Хокинс юноша несгибаемый. Не понял, мол, ничего. Все мысли Хокинса, весь его поток сознания из мемуара исчезли. Говорил что-то, отвечал, спрашивал… и ничего не думал при этом. Внезапный мозговой паралич приключился.
Ну спросил Бен про какую-то тысячу фунтов… Отвлеченный ведь вопрос, риторический, что ж не ответить столь же отвлеченно: да, сквайр у нас щедрый, незнакомому островитянину тысчонку отстегнет, не пожадничает…
Извини, приятель, сказал Джим, но ты зря тут так долго распинался, я совсем забыл предупредить: в детстве из колыбельки меня уронили, головкой об пол стукнули, и с тех пор длинные фразы я понимаю плохо…
Дословно это прозвучало так: «Из того, что вы мне тут толкуете, я не понял почти ничего».
И тут задушевный разговор прервал донесшийся издалека громкий звук, настороживший обоих собеседников.
Джим Хокинс убеждает нас, что его беседу с Беном Ганном прервал звук пушечного выстрела. Пушка на борту «Испаньолы» выстрелила за два часа до заката, то есть около 16:00.
По времени приблизительно все сходится, но только если принять на веру рассказ Хокинса о том, что он заблудился, кружил по острову, снова вышел к болоту и стал свидетелем убийства честного Тома…
Но мы недаром потратили почти две главы, доказывая: блуждать Хокинс не мог и никакого убийства не видел.
Тогда в событиях появляется разрыв, непонятная лакуна длительностью около часа, или даже около полутора часов. Можно предположить, что Джим значительно урезал описание своего разговора с Беном Ганном, что на самом деле они общались гораздо дольше… Но тогда придется ломать голову: а о чем они говорили? У Хокинса есть привычка умалчивать о самых важных событиях. Однако вроде бы все самое важное сказано…
Предположим иное: беседу прервал не пушечный выстрел, а истошный вопль Алана, по версии Хокинса зарезанного матросами, а по нашей – укушенного змеей.
Провал во времени исчезает, а заодно проясняется один смутный момент в рассказе Хокинса. Вот как он описывает тот самый вопль: «Далеко за болотом раздался гневный, пронзительный крик, потом второй и затем душераздирающий вопль. Эхо в скалах Подзорной Трубы повторило его несколько раз».