— Алинька твой что, в командировке? — улыбается Тамара. Так нежно Людмила называет своего мужа, а Тамара пытается хоть как-то — пусть интонацией, презрительным изгибом ниточки губ — мстить за то, что Людмила всегда безудержно дразнит ее воображение.

— Да, а что? — Людмила щурится.

— Так, ничего. Все ясно. Значит, студентик, говоришь? А как же морской офицер? — Тамара разворачивает барбариску.

— Капитан, конечно, вещь. Но этот мальчик... Девчонки, вы себе не представляете. Наверное, и не целовался ни разу. Ох... — Людмила закатывает свои мышиные глаза. Она Кикимора, живущая в городе, и чем упорнее скрывает свое истинное лицо, тем больше себя выдает. Когда, перед тем как уложить волосы, распушит их клочьями, то кажется, что из них вот-вот выпрыгнет задремавшая, обожравшаяся всякой дрянью лягушка. И хитрость в Людмиле какая-то лесная, животная. На протяжении рабочего дня она периодически спрашивает: «Девчонки, а что мы сварим сегодня на обед? А? Не слышу!?» По причинам, понятным только ее болотно-лесной натуре, она иногда, тяжело вздохнув, говорит: «У меня резко упало настроение». Проводив в командировку мужа, делится томящим ее желанием: «Хочу морячка, гражданского офицера. Где взять? Девчонки? А?!»

— Советую всем посмотреть фильм «В бой идут одни старики». Такой фильм! Почти весь зал ревел, когда выходили. Ну так сделано, что просто здорово. Там стариками звали тех, кто возвратился из полета... — отрывается от работы Ираида.

— Вы знаете, а у меня соседка ходила, говорит, что не понравилось, — перебивает Тамара.

— Да вообще последние фильмы пошли плохие, — лает буквально Ольга Борисовна. Сегодня по ней видно, что она чего-то еще не рассказала, но, конечно, расскажет. Свинюкова старшая и выписывает наряды. Так от нее в какой-то степени зависит материальная сторона жизни копировщиц, за что те ее и ненавидят. Сама Ольга Борисовна оформлена на сто рублей, но выкраивает себе еще столько же. Для этого есть несколько путей, которые являются профессиональной тайной копировального бюро, передаваемой нормировщиками по наследству.

Хорошие, почти семейные отношения между копировщицами — тактическая необходимость, и каждая из них, улыбаясь и принимая улыбку от другой, знает, что та, другая, ее терпеть не может и гадит ей, как только может, изо всех своих женских сил.

— Мой-то черт, паразит. Пришел вчера выпимшись. И пошел на нас с матерью: «Суки! Такие-сякие! Комнату мою хотите сдать. Вот вам!» Да-да, так и показал. — И Ольга Борисовна демонстрирует, как и в каких размерах показал ей сын. — Я ему говорю: «Я тебя, сволочь, сейчас на пятнадцать суток отправлю». Притих. Сел на подоконник, говорит: «Никому я, хромой, не нужен». Я говорю: «Ты человеком будь, и отношение к тебе будет хорошее. Ты людей уважай!» Говорю ему: «Жрать будешь? Иди жри!» Котлет с картошкой нажарила, на стол поставила, а он как даст по тарелке. Все — на пол. Оделся и ушел. Где он, что с ним? Не знаю...

— Да что вы с ним, с паразитом, себе нервы-то треплете. Это же хулиган, пьяница! Плюньте вы на него, — принимается утешать заплакавшую Свинюкову Тамара.

— Знаю, что пьяница. Да ведь сколько мук с ним вынесла. Сколько здоровья ему отдала. Когда он болел, я ж неделями не спала, все у кроватки сидела. И то ему, и это, и все-все сделаю. Он же спортсменом мог стать самым лучшим. Вот только нога ему всю жизнь и поломала. А что за волос такой, не знаю. Конский, что ли, который в воде водится. И как он в кости залазит? Сволочь такая. А до чего Сережу в школе хвалили. Он и приемники сам собирал, и рисовал им всегда. А теперь вот... — И, рыдая, Свинюкова выходит.

— Да, дал он ей вчера, дуре старой, по мозгам. Заслужила, видать, — тихо и радостно произносит Тамара. А она его все хвалит. Мы на той неделе стояли с Корзухиной из архива на такси. Смотрю, прется этот черт хромой. С другом. Пьяные, сволочи. И на стоянку. А перед нами девка стояла. Лет двадцати. Так они к ней. У нас, говорят, хата есть, поехали. А она-то, дура, неужели не понимает, что их двое. Значит, по-всякому.

— И что, поехала? — вся трясется желанием слышать подробности, неведомые самой рассказчице, краснея, Людмила.

— Поехала, полудурок. Я ей так и хотела сказать, а потом думаю, ну что я буду ввязываться. Пусть делают что хотят. — Тамара замолкает, продолжая работу. Действия ее просты, как и других, она переводит через кальку чертежи. Со временем этих женщин заменят машины, которых пока просто мало.

— Здравствуйте, девочки! — приветствует вошедшая Роза Алексеевна.

— Приехали? — будто бы не веря глазам своим, выкатывает белки Людмила. — Ну что там? Расскажите!

— Какая трагедия! — кричит Роза, ухнув на стул, и фиксирует виски большим и безымянным пальцами. — Вот так подарок!

— Что такое? Кому подарок? Какой? Вы что, ездили к этой самой Насте, то есть где она утонула? — всполашивается, теряя сны, Кай.

— Да, да... У нее ж у дочери сегодня день рождения и двадцать вторая годовщина со дня свадьбы. Все в один день, а она вот... — И Роза бессмысленно упирается глазами в пол, разведя ладони.

— Да, это несчастье. И не знаешь, где смерть найдешь, — вступает в разговор, будто и не выходя из него, Свинюкова. — А вы, Роза Алексеевна, узнали, как все было?