Шумов с Кибальчичем выбрались из подвала и сели прямо на мраморный пол: ноги не держали.

– У вас листочка не найдется? – вдруг спросил Кибальчич.

– Что? – Костя перестал дрожать и захлопал себя по карманам. – Где-то был. А, вот он!

Костя вытащил помятый лист бумаги, разгладил на коленке и отдал.

– А карандаш?

– С этим сложнее. Впрочем… – Костя выудил огрызок карандаша.

Завладев карандашом, Николай Иванович принялся быстро чиркать, разложив листок прямо на полу. Костя искоса взглянул на рисунок. Под грифелем возникали контуры прямоугольника и параллелограмма, соединенные слегка кривыми ножками. В прямоугольнике, в нижней узкой стороне, Кибальчич сделал разрыв, а внутри нарисовал нечто похожее на взрывающуюся петарду.

– Вот, – удовлетворенно сказал он. – Смотрите, Костя. Видите, как всё сложилось. Я над этим много думал, а осознал только теперь, когда над миной колдовал. Этакое просветление нашло. Конечно, с этим надо еще работать. Но основная идея – вот она! Здорово, правда?

Шумов взял листок, и он дрогнул у него в руке. Перед ним была копия того самого рисунка, который в его мире хранился в охранке многие годы и так и не стал достоянием научной общественности. Схема реактивного аппарата – ничем иным это быть не могло.

– Да, здорово, – подтвердил Костя, непроизвольно сглотнув. – Надо будет только слегка доработать вашу идею. Подтвердить расчетами, создать действующую модель. Я помогу. Честно. За этим будущее.

Кибальчич отобрал листок обратно и принялся надписывать разные буквы на схеме и делать их расшифровку на полях. Он не смотрел Косте в лицо, которое сменило несколько выражений в быстром темпе: от восторженного, почти благоговейного, до расчетливого и жесткого. Костя обдумывал ситуацию, которая сложилась вокруг дворца. Чем-то она ему напомнила декабрь двадцать пятого года.

Подождав с минуту, Костя решил отвлечь увлеченно работающего студента:

– Николай Иванович, вы подождете здесь? Наверняка заходят обследовать и другие помещения. Вы им сможете что-нибудь посоветовать по поискам.

– Я уверен, что больше мин нет! – отрезал Кибальчич.

– Согласен. Но необходимо, чтобы в этом уверились и остальные. Чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений. Так что лучше ничего им не советовать: так они будут более внимательны. Вдруг углядят, что мы пропустили. Я на вас надеюсь.

Кибальчич пожал плечами. Сейчас ему было не до поисков новых мин, которых, вероятнее всего, и нет вовсе. Ему требовалось осмыслить то, что он сейчас придумал. Шумов прекрасно это понимал. Он похлопал Николая по плечу и направился к входным дверям.

Распахнул створку и глубоко вдохнул свежий воздух, пусть и с запахом навоза, тины, дегтя и отхожих мест. После подвала, в котором время застыло аморфным студнем, связав в единую массу всё: стены, окна, затянутые паутиной, картины, статуи в пелеринах пыли и людей, случайно попавших туда. Где сам воздух превратился в глину, с трудом разминаемую пальцами уставшего гончара. Где нельзя находиться долго, чтобы не превратиться в часть подземного мира. Где задыхаешься, не успев открыть рот, а открыв, не можешь глотнуть пыльный клубок воздуха. После всего этого наверху, на улице, мир казался чистым, светлым и свободным. В котором жить и жить. Наслаждаться. Да хотя бы просто дышать, ни о чем не думая.

Тяжело дался Косте час, проведенный за разминированием. Он с трудом отходил, не в силах продышаться. И пока не спешил окончательно выходить на улицу.

Его заметили.

Быстро подошел дежурный офицер, явно желая спросить об успехе. Костя опередил его.