В ноль девятнадцать диспетчер аэропорта Домодедово доложил:

– ЦДС, первый! 75610 вошел в зону, приступает к испытаниям.

– Главный конструктор и шеф-пилот к каналу связи с самолетом подключены?

– Все сделано – прямая связь.

– Хорошо, о результатах испытаний доложите не медленно.

Теперь – ждать…

Павлов глянул на «московские»: 00.20. «Опять пропустил доклад министру. Но что ему можно доложить? Что самолет в воздухе? Теперь уже два в воздухе: один „висит“ над Сибирью, а второй… Да, сейчас они двигатель уже выключили и залили. Сколько им главный конструктор прикажет выждать? Сразу, конечно запуск не разрешит – жидкость хоть немного, но должна испариться. Да двигатель должен остыть… Значит в воздухе уже два… Риск? Но кто может подсчитать, где больший риск: тянуть еще полчаса самолет на двух моторах или все же запустить хотя бы один? Хотя бы второй, картина пожара в нем более чем странная… Нет, просто у главного не хватает духу взять на себя ответственность… И все же: если у них за эти полчаса, не дай бог, что-нибудь случится – кто будет отвечать? Главный? Нет, его даже упрекнуть будет не за что. А вот ты, руководитель полетов ЦДС, наделенный всеми правами и полномочиями, прежде всего правом решать, уйти от ответственности не сможешь в любом случае. Одинаковый с тебя спрос: и почему согласился на оттяжку запуска до завершения эксперимента, и почему дал команду на запуск двигателя, который… загорелся. Как они, черт бы их побрал, проморгали виброперегрузки? Насколько бы проще все было, если бы знать точно – был пожар или померещился… Но, с другой стороны, когда такая обстановка, тут не только виброперегрузки можно проморгать…»

Однако ко всему прочему было еще одно обстоятельство, которое удерживало его от решительных действий: как бы ни сложилась обстановка, он на борт терпящего бедствие самолета мог выдать только рекомендации. Но не приказ. Он мог, имел право отдать приказ любому работнику Аэрофлота, находящемуся сейчас при исполнении служебных обязанностей, если того требуют обстоятельства. И если этот работник на земле. А командиру аварийного самолета может приказать только сам командир. Сам себе.

Владимира Павловича не беспокоили. ЦДС продолжала работу: диспетчеры размышляли над графиками, связывались с нужными портами я службами, что-то уточняли, кого-то подгоняли… Об аварии над Сибирью в ЦДС знали всего шесть человек: трое в «восточном» секторе, и трое здесь, на командном пункте Аэрофлота. Остальные диспетчеры, наблюдая через звуконепроницаемые стекла за командным пунктом, могли лишь догадываться, что начальник смены, старший диспетчер и старший штурман заняты делом особой срочности. И не беспокоили.

А Павлов ждал: «московские» часы показывали – 00.31, 00.32, 00.33… «Чего они тянут? Что там у них происходит?» Как он жалел, что не успел отдать команду связистам подключить один из каналов связи с портом Домодедово к пульту диспетчера, в зоне которого проходят испытания.