— Что у них случилось?

— Известно что, Феликс Эдмундович… Воюют с саботажниками, ничего не могут добиться…

Не только Наркомпрод, но и другие комиссариаты терпели бедствия из-за наглого, ловко организованного саботажа чиновников.

Саботаж сделался оружием борьбы против Советской власти. Оружием опасным и изощренным, рассчитанным на паралич всей государственной жизни в стране.

Подогреваемые науськивающими их на Советскую власть врагами, чиновники приходили на службу, рассаживались за свои столы и откровенно бездельничали весь день, потирая руки от удовольствия: поглядим, дескать, как без нас, без опытнейших специалистов, справятся господа комиссары. Был и другой способ, более примитивный — вовсе не являться на службу, сидеть дома, отказываясь от сдачи дел и даже ключей от сейфов.

В середине ноября вспыхнула тщательно подготовленная забастовка банковских служащих. На дверях банков и сберегательных касс появились вызывающе дерзкие плакаты стачечного комитета, а чиновники с утра до вечера митинговали, упражняясь в остроумии по адресу назначенных Смольным комиссаров: раз взялись кухаркины дети управлять государством, так на здоровье, а мы вам не помощники…

Феликсу Эдмундовичу довелось тогда по заданию Ленина заниматься банковским саботажем. Посланные Военно-революционным комитетом ревизоры установили весьма любопытные факты. Выяснилось, что в составе стачечного комитета действует крайне разношерстная публика — от меньшевиков до бывших царских министров, — объединившаяся на почве ненависти к Советской власти. Стало известно, что денежные средства так называемого «саботажного фонда» добыты не совсем праведным путем.

Занятный разговор был у Дзержинского с членом стачечного комитета Харитоновым, видный меньшевистским деятелем.

— Мы вынуждены предать вас суду Военно-революционного трибунала, — объявил Дзержинский. — И сделаем это немедленно, если не прекратится этот преступный саботаж…

Харитонов, конечно, взвился. Кричал об узурпаторстве большевиков, незаконно захвативших власть, о священном праве граждан на забастовки, которые Смольный намерен подавить грубой силой. Лично ему, сидевшему в царских тюрьмах, трибунал не страшен. За свои политические убеждения он готов пострадать и заявляет об этом прямо, без страха…

— Позвольте, позвольте, Александр Александрович! — прервал эту пылкую тираду Дзержинский. — Вы что-то изволите путать. При чем здесь ваши политические убеждения? Мы намерены предать вас суду по обвинению в воровстве…

Длинное лошадиное лицо Харитонова вытянулось еще заметнее. Видно было, что он не ожидал такого поворота.

— Да, да, не удивляйтесь… Мы будем судить вас публично как расхитителя народного достояния. И весь ваш стачечный комитет. Забастовка, в которой участвуют царские сановники, — это звучит. Вот ознакомьтесь с обвинением…

На столе у Дзержинского лежал подробнейший акт ревизии с точным перечислением всех украденных у государства сумм. 415 тысяч рублей стачечный комитет путем подлога изъял из активов Коммерческого банка, 120 тысяч похищено в правлении сберегательных касс, немалые деньги взяты в иностранной валюте — долларами, фунтами стерлингов, франками. Не погнушались вытащить из кладовых Русско-Азиатского банка даже мешки с разменной медной монетой.

— Это были вынужденные меры, — смутился Харитонов. — Экспроприация в целях утверждения демократии…

— У кого экспроприация? У народа, у трудящихся масс? И в чью пользу, разрешите вас спросить? Почему же господа чиновники намерены саботажничать за счет государства? Со всеми, видите ли, удобствами, получая свое жалованье…

Саботаж в Наркомпроде был не менее злостным, и это стало понятно, едва Дзержинский взял телефонную трубку. Пятую неделю подряд чиновники не являются на службу. Посылали к ним на дом курьеров — дверей не отпирают, в глаза издеваются и вообще ведут себя так, будто они хозяева положения. Дошло до того, что и ключей от сейфов не вытребовать, а в сейфах — схемы железнодорожных поставок хлеба, статистические сведения и другие документы, без которых комиссариат все равно что без рук.

— Чрезвычайная комиссия наделена огромными правами, товарищ Дзержинский! — волнуясь, кричал в трубку заместитель наркома. — Очень вас просим, примите строжайшие репрессивные меры… Вы же сами в курсе дела, с продовольственным снабжением Петрограда архискверно, а тут еще эти злобствующие негодяи…

— Какие меры считаете необходимыми?

— Наиболее активных саботажников надо арестовать и осудить по всей строгости революционного закона…