43

Вера пришла вновь – поесть. Ей следовало бы отказаться, но она не видела, зачем. Редкую отдушину Вера получала, немного просачиваясь в круг Ярослава. Он не был ей особенно близок, но Вере в тот период не приходилось выбирать. Сама ее личность отторгалась от химерного ощущения собственной значимости из-за близости других мыслящих существ. Все, что она делала, это бродила по городу, ища подработки, и стояла в очередях за содой, потому что мыло, как и почти все необходимое или просто красивое, напрочь исчезло с прилавков.

Главный интерес представляла Марина, поразительно необычная для прежнего устройства и странно шаблонная для переворотов, творившихся теперь повсеместно.

Чем занималась эта женщина, Вере так и не удалось установить. Но она смутно догадывалась, что есть кто-то третий, и все довольно серьезно. Почему Ярослава это устраивает, для Веры так же было загадкой. Она привыкла считать, что, если мужчине нужна женщина, он не терпит ни конкуренции, ни неверности. И то, что она приходила к любовнице своего соседа поесть, очень скоро перестало казаться ей странным. Потому что после той сцены Марина вела себя по отношению к ней до трогательного предупредительно.

– Он привык приходить и уносить, – сказала подобревшая Марина, наблюдая, как Вера пытается чинно есть суп, хотя внутри нее словно все превратилось в необъятный желудок. Килограмм пшена, принесенный Марине в подарок, примостился на табурете.

– Что уносить?

– Спокойствие. Тип мужчин с лучшим набором качеств самца. Как плата за это – непомерное самомнение, желание со всеми соревноваться. Но именно их больше всего любят женщины. Потому, что мы так созданы.

– Или нам вдалбливают, что страдание поэтично.

Марина повела бровью.

– Есть мужчины, которые видят и берут, – тем не менее продолжила она. – И даже если не совсем любишь, идешь следом. Становится увлекательно. А есть такие… Которым достаются объедки с чужого стола или вовсе те, кого есть никто и не хотел.

Вера приостановилась. Если в ее воображении и тлел какой-то интерес к Ярославу, он успешно притуплялся общей апатичностью ее сознания в данный период. Вера плохо ела, отрывисто спала и почти ничего не соображала. Она истерично не желала внимать тому, что творилось вокруг. Не желала признавать факта идиотской, все тянущейся войны и, главное, неопределенности из-за нее. Не желала верить, что ее прошлая жизнь распалась. Что больше нет мамы, ее скупой нежности и ясного запаха.

Вера попыталась подумать о Матвее. Обладал ли он этими качествами? Наверное, да, если ее так тянуло к нему. Но он был более дружелюбен и остроумен, чем Ярослав, не умеющий выглядеть смешно. С ним она как с единственным на свете другом хохотала до сгибания пополам. Он не стеснялся уважать женщин. Ярослав же помогал без шуток-прибауток, как Матвей, и не забывал обещаний. Он охотно позволял ей укрываться в своей тени, хотя Вера и не позволяла руководить собой. От каждого его действа веяло значительностью. Он начал казаться Вере надежнее Матвея. На миг Вера испытала досаду от того, что Ярослав не вел себя как завоеватель с ней, а усвоил тон отца. А к Марине, колкой, высокомерной, был странно привязан, стоически терпя ее язвительность. Вере вновь стало грустно от того, что люди куда-то ускользают, имеют от нее какие-то секреты, легко вступают в контакты… В то время, как она обо всем узнает последней.

– Я бы не сказала, что у Ярослава непомерное самомнение, – проговорила Вера, когда эти размышления пронеслись в ее голове за секунду.