— И оказывалось, что рака нет, как у меня. Похоже.
— Но подобные сообщения в нашей специальной прессе слишком редки. Хотя поступают давно.
— Да. Я вижу, что в этом есть своя правда. Но люди христианской культуры, хотя и превозносят страдания превыше всего, никогда не признают этого. Хотя фактов, кажется, действительно хватает. Вот Шлиман, тот, который открыл Трою, болел в юности неизлечимой формой туберкулеза, а быть может и раком легких, но попал в кораблекрушение, долго ждал помощи в ледяной воде. И что в результате — чахотки — как ни бывало! Кажется, он с тех пор вообще не болел.
— Ой, да что там, какой-то мифический Шлиман! У меня тут ещё один реальный случай произошел. Был у нас больной. Мы думали — уж умер. А тут встречаю на улице — хромает. Он, узнав что у него злокачественная опухоль, не подлежащая хирургическому вмешательству, отправился наемным солдатом в Чечню, чтобы хоть какие-то деньги оставить после себя семье. И вы представляете — уже три года как вернулся. Ранили его конечно там. Ногу потерял. А мы его карточку уже в архив отправили, как быть может умершего. Но живой! Живой! И о своей болезни ничего слышать не хочет! Я уговорила его провериться. Сейчас у меня на руках его анализы. Чисто, как у вас.
— Так может быть всех в виде лечения отправлять на войну? — черным юмором отозвалась Алина.
— Когда бы эти отдельные случаи были собраны воедино… — вздохнула врач, — Да тогда никто бы не принял официальным такой способ лечения. Все-таки, согласитесь, он слишком немилосерден. Еще известный мне случай из первых уст: шахтер. Саркома легкого последней степени. Из последних сил тащится в шахту. Обвал. Их откапывали неделю. Когда его нашли — кожа да кости! Просто живой скелет. Но болезни, как и не бывало!
— Я не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете? Вы хотите, чтобы я написала об этом статью?
— Упаси вас бог! Алина! Можно я вас буду так, без отчества?.. Вас обвинят в черти чем! Я обращаюсь к вам с личной просьбой. Мой муж болен соответственно моей специальности. Он ещё не в той стадии, чтобы не передвигаться. Но эта депрессия! Он ничего не хочет. Он, крупный бизнесмен, вяло доделывает дела и лежит. Он все время лежит, даже газет не читает. Смотрит в потолок и иногда капризничает…
— Я тоже так смотрела.
— Надеюсь, теперь вы меня понимаете?
— Но чем я могу вам помочь?!
— Во-первых — тем, что не откажите мне в моей просьбе. Я знаю, что она исполнима. Деньги у нас в семье есть. Посчитайте сколько нужно, чтобы выполнить её. Плюс вам гонорар лично от меня в размере десяти тысяч. Я понимаю, что это не много, по сравнению с операциями на западе… Умоляю. Я заплачу вам сразу после результата… Нет. Чтобы вы решились — первую половину сейчас же. Плюс все расходы беру на себя. Если не получиться — вам не придется отдавать эти пять тысяч. Вы же будете стараться. У вас есть знакомства. Возьмите, пожалуйста, во имя спасения жизни человека, на прокат вертолет. Еще нужен инструктор…
— Ах, вот вы о чем. Но… Если честно говорить, я не думаю, что одного прыжка достаточно. Должна идти долгая борьба за жизнь.
— Продумайте. Продумайте все сами. Я заплачу. Я оплачу все. Только помогите.
— Но если у человека лопнет сердце от страха?
— Если говорить откровенно, это будет не такая мучительная смерть. Он иначе все равно умрет.
— Но вы же посадите меня за издевательство, доведшее человека до смерти.
— Я вам дам все расписки. Мы продумаем такую форму, что никто не догадается — что же на самом деле произошло.
— Но я не способна… — ошарашено выдавила из себя Алина. — Я не способна на жестокость.
Голос врача, голос женщины, жены, вдруг резко изменился — она заплакала, но продолжала говорить сквозь слезы: