Мы снова побежали. Не знаю, сколько времени длился второй марш-бросок, но команда на привал прозвучала, наверное, за секунду до того, как я бы и сам свалился.

— Семен, а теперь расскажи, что случилось со мной и Ильей? — навис надо мной сибиряк.

— А… э…

Как же мне захотелось послать этого практически не запыхавшегося мужика, но сил не было: ручьем тек пот, легкие разрывались от перенапряжения, а в горле пересохло, будто в нем промчался суховей. И тут весьма кстати бывший зомби с расспросами.

— Ладно, подойду через пять минут. — Он махнул рукой.

Грунев и Бобрин если и выглядели лучше меня, то ненамного. Илья сидел, опершись о ствол дерева, а Володька валялся рядом со мной, раскинув руки в стороны.

Иноземцев достал телефон и отошел в сторонку.

— Радуйтесь, славяне. Степаныч скоро подъедет, — сообщил он через минуту.

— Ура! — прохрипел я.

— Нам осталось пробежать до проселочной дороги всего три-четыре километра.

— Лучше убейте меня здесь. — Я почти не шутил.

— Нельзя, Семен. Нам ребята в черных очках твою смерть не простят. Так что поднимайся. — Сашка протянул мне руку.

— Откуда ты знаешь, где нас будет ждать Степаныч? Где мы вообще находимся?! — Вставать не было ни желания, ни сил, и я малодушно искал любые причины, лишь бы от меня отстали.

— Ты про джи-пи-эс слышал?

— Который на машины ставят?

— И на телефоны тоже. Вставай, вставай. Бежать не будем, а по пути ты должен рассказать, как мы чуть Володьку не пристрелили.

С дыханием наконец удалось справиться, и я выложил Сашке все, что он хотел услышать.

— Когда я уже собрался дать деру, Бобрин сказал, что друзей бросать нельзя, так что мне пришлось взять ружье и поинтересоваться, насколько друг Иноземцев горит желанием пристрелить друга Зайцева. Так что тебе повезло, что твои зрачки к этому времени успели вернуться в норму.

— Но почему гипноз подействовал только на нас с Ильей?

— Хороший вопрос, правда, не ко мне. Кстати, и вчера ночью, когда один из очкастых нанес ментальный удар по Маргарите и Степанычу, они аж взвыли от боли, а мне — хоть бы что.